В мае в театре «Сатирикон» нас ждет премьера спектакля «Ваня и Соня, и Маша, и Гвоздь» драматурга Кристофера Дюранга в постановке Константина Райкина. об этой постановке, и не только о ней, мы и решили поговорить с Константином Аркадьевичем.
Что вообще происходит в этой истории?
— Американец Ваня тайком пишет продолжение пьесы Кости Треплева о Мировой душе «Люди, львы, орлы и куропатки», перенося действие на современную почву. Ваня, вслед за Константином Гавриловичем, рассматривает ситуацию после глобальной катастрофы, когда разлетевшиеся в космическом пространстве молекулы жизни тоскуют по тому, что было прежде. По самым незначительным вещам, вроде овсяной каши, которая по ту сторону горизонта событий кажется такой прекрасной. И продолжая эту странную символическую пьесу Треплева, которая в чеховском варианте потерпела фиаско, Ваня пытается в новом варианте призвать людей к духовному, гуманному, бережному отношению друг к другу и к жизни. — Почему у американцев в этой истории русские имена?
— Родители героев так сильно увлекались любительским театром, что назвали детей в честь персонажей Чехова. Надо еще сказать, что здесь чеховская драматургия буквально царит. Пьеса написана иностранцем, очень хорошо знающим русскую литературу. Здесь повторяются ситуации и рассматриваются характеры, похожие на персонажей комедий Антона Павловича: например, всемирно известная актриса, чувствующая себя неудовлетворенной и невостребованной, напоминает Аркадину. Можно разглядеть коллизии «Вишневого сада», «Дяди Вани» и «Трех сестер». Но перечитывать это все перед походом в «Сатирикон» не обязательно. Если не знать или не помнить чеховские первоисточники, история все равно довольна прозрачная.
— Главной темой спектакля вы называете «грядущую планетарную катастрофу». Речь о тотальном моральном кризисе или вы предполагаете нечто материальное, вроде Всемирного потопа?
— В пьесе речь идет о состоявшемся вселенском крахе. И в новых условиях именно русская, чеховская драматургия является мерилом нравственности, истинности. Лично я считаю, что глобальный катаклизм угрожает Земле в первую очередь благодаря самому человеку. Если так дела пойдут дальше, нам не понадобится ни астероид, ни космический коллапс. Люди так друг друга ненавидят и столько транслируют в мироздание лжи, фальши и ненависти, что главной опасностью является сам гомо сапиенс. Теперь человечеству, чтобы оно забыло про распри и объединилось, нужно либо очень остро почувствовать опасность какой-то внешней силы, либо в самом способе мышления должно произойти что-то переломное, что вряд ли возможно. — Пьеса совсем свежая, появилась в 2012, но уже собрала множество наград. В чем секрет ее успеха?
— «Ваня, и Соня, и Маша, и Гвоздь» — еще и о том, как все трёхнуты на театре, помешаны на нем. И театр как действующее лицо этой пьесы выступает как главное спасениепровокация. В этом увлечении искусством все отношения проявляются очень явно, как в актерском сообществе, где все мотивы всегда видны. По сюжету грядет костюмированное представление в богатом доме. И даже то, как персонажи распределяют роли, насыщено стычками, возможными только среди актеров — когда люди из-за спора об амплуа, из-за разного количества реплик готовы поссориться на всю жизнь. Театр — сильный катализатор жизни, такой дайджест, способствующий ускорению всех психологических процессов. Наверное, эту пьесу можно поставить без режиссуры, а просто следуя ремаркам. Она подробно расписана, но я ничего этого не соблюдал. — Решили «изобретать велосипед»?
— Попытался открыть новые смыслы. У автора представления проходят прямо в квартире, поэтому вход в дом, выстроенный на подмостках — это как будто выход на сцену для зрителей спектакля. А в финале я сделал так, что в задней части этого декоративного дома открывается занавес. И там сзади сидит еще и американский зал, для которого они якобы играли все представление, выписанное в сюжете. И у нас артисты в конце будут кланяться двум залам — русскому и американскому. — Как формируется репертуар вашего театра сегодня?
— «Сатирикон» — очень определенный театр, позитивный и оптимистичный в основе. Хотя театр должен и тревожить, и кого-то даже возмущать и оскорблять, потому что существуют жанры болевые и боевые. Сейчас очень много разных оскорбленных пытаются требовать от искусства какой-то милоты, толерантности, и все время подозревают его в безнравственности. Это заблуждение: внутри самого искусства и так полно нравственных фильтров. Не надо думать, что если художника не держать за руки, он непременно покажет какую-то гадость. Не стоит проверять его на наличие духовности. Главные этические категории всегда находили выражение именно через искусство, а не через церковь и власть, как нам пытаются сейчас навязать.
— Чего вы не любите в театре больше всего?
— Кашель. Это свидетельство невнимания, когда тебя перестали понимать в силу того, что утрачен контакт. С этого начинается провал, зато часто именно тут и возникает интерес критики, этих дегустаторов прекрасного. — В постановке Джорджа Стрелера 1947 года «Арлекин — слуга двух господ» исполнитель роли Арлекина выходил на сцену до 72 лет. Вас эта роль тоже прославила, не думаете к ней вернуться?
— Знаете, в следующей постановке я буду играть Сганареля (аплуа Простака, прим. ред.) в «Дон Жуане» у Егора Перегудова — роль, которую исполнял сам Мольер. Мне кажется, что Сганарель как раз и есть разновидность Арлекина. Общеизвестно, что Мольер находился под большим влиянием итальянской комедии масок, его персонажей легко разделить по амплуа из дель арте. Так что в моем случае Сганарель будет решаться как такой постаревший Труффальдино.
— В мае в Москве начинается театральный Чеховский фестиваль. Планируете что-то посмотреть?
— Очень многое. Я вообще легкий на подъем, мне только из расписания сложно вырваться. Я очень люблю отечественных режиссеров, хорошо, что к ним я могу сходить в любое время. А из тех, кто к нам приедет, интересно, что привезет Лепаж. Я видел у него великий спектакль «Обратная сторона луны», а в этот раз будет постановка с нумерологическим названием «887». Любопытно, что делает Боб Уилсон, но для меня это «чужеватый» мир, который тяготеет больше к живописи, к картинке, чем к выражению через артиста. Хотя, к примеру, даже приехав в Шанхай и увидев спектакль китайского Национального театра, я нашел много общих форм и живых процессов, происходящих с актерами. Еще хотел бы увидеть на сцене грандиозного немца Мартина Вуттке. — Сейчас появилась возможность смотреть кино-трансляции любых спектаклей…
— Нет-нет-нет, это невозможно сравнивать. Нереально надышаться запахом леса от гербария. Театр не живет в видеоформате. Это исключительно живое общение. Телезапись — словно читаешь книгу из серии «Жизнь замечательных людей» и не можешь почувствовать тепло героя и глубину его глаз. Все это развлечение для искусствоведов, анализирующих интонации и мизансцены. Вот я видел по телевизору Аллу Борисовну Пугачеву бессчетное количество раз и думал, что знаю ее. Но однажды, уже взрослым артистом, я попал в Театр Эстрады на их с Раймондом Паулсом вечер. И был потрясен и размазан по стенке, потому что открыл для себя эту энергию и магию. Я побежал за кулисы признаваться, что я безнравственный тип, самоуверенно считавший, будто могу судить о творчестве Пугачевой по экрану. Как, собственно, и моего отца вся страна видела в «Голубом огоньке». Но когда люди приходили на живые спектакли, то происходила абсолютная переоценка ценностей.
— Вы азартный человек?
— Очень! Хотя в карты я никогда не играл и даже не умею. А в казино когда-то захаживал, но потом себе это запретил.
— А на уступки в жизни часто приходится идти?
— Как и всем. Но размер компромисса должен умещаться в ширину дороги, которая называется порядочность. Это не лезвие ножа, там всегда есть некий допуск. Налево подлость будет, направо — полная глупость и безрассудство. Жизнь состоит не из прямых линий и острых углов, она обтекаемая. В этом и мудрость, чтобы обходить, не допускать сложные патовые ситуации. Если сделаешь низость, попадешь в ловушку к собственной совести. Господь Бог ведь не наказывает тебя на месте карающей молнией. Ее, скорее всего, никогда не будет. Но есть другого рода наказание, разъедающее изнутри. Это ужасно, и вот из этой страшной тюрьмы убежать никуда нельзя.
— Но так, наверное, только для человека стыдливого…
— А для других никакой дорожки нет, лишь бескрайнее поле беспредельщины. «Широк человек, я бы сузил», — писал Федор Михайлович Достоевский («Братья Карамазовы», прим. ред). Но я же вам про себя отвечаю, а мне границы дозволенного диктует совесть.
«Жизнь состоит не из прямых линий и острых углов, она обтекаемая. В этом и мудрость, чтобы обходить, не допускать сложные патовые ситуации»
Отправлено: 11.05.17 15:32. Заголовок: Григорий Сиятвинда: ..
Григорий Сиятвинда: «Было время, я хотел взять русскую фамилию — мамину»
Михаил Джекович из «Отеля «Элеон» - о котлетах, африканской родне и о том, в каком возрасте начинается жизнь. Режиссеры охотно зовут его в комедии, предлагая роли темнокожих ребят. Вот и в ситкоме СТС Григорий играет парня с понятным именем и нездешним отчеством — как у него самого. Между тем актеру сибирские морозы милее зноя Африки, к которой он имеет хоть и прямое, но все же очень формальное отношение. Но ничего доказывать ему давно не нужно. И так ясно: Сиятвинда — это русская фамилия.
— Ситком «Отель «Элеон», второй сезон которого стартует на СТС, отпочковался от сериала «Кухня». Какое самое роскошное блюдо вы способны приготовить?
— Мои кулинарные задатки чисто практического содержания. Наверное, мое самое часто приготовляемое блюдо из мяса — это котлеты. В рамках этого названия можно проявить огромное разнообразие.
— Вы ведь не были мажором? Студенческий полуголодный быт вам знаком?
— Конечно. Когда-то в училище в столовой мы покупали гарнирчики. Их милостиво поливали подливками из близлежащего гуляша. А когда в общежитии готовили, в ход шли овощи. Картошка, морковка, лук. У меня было осознанное отношение к еде как к топливу. Съел риса даже без всякой подливки — и побежал дальше репетировать. Мы в буквальном смысле питались духом.
— Мама сумки с продуктами через проводника передавала?
— Я и сам их возил, эти посылки. Это были 90-е — голодные времена не только для студентов, а вообще для всех.
В Тюмени еще была связь с деревней, с натуральным хозяйством, поэтому я много чего привозил.
ГРИША И ГРИГОРИЙ: ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ, УЛЫБКА ОСТАЕТСЯ.
— В детстве вы ощущали себя «чужим среди своих»?
— Я не был настолько чужим для окружающих, как это присутствовало у меня в голове. Просто оттого, что на тебя все время показывали пальцем, где бы я ни был. У меня было ощущение «отдельности», которую мне хотелось преодолеть и слиться с пейзажем. Одно время я хотел русскую фамилию себе взять — мамину. Когда я первый раз в Москву попал, я понял, что на меня никто не пялится, не изучает! А тюменцы могли увидеть темнокожего человека либо в «Клубе путешественников», либо на улице, если они встретили Сиятвинду.
— Вас когда-нибудь раздражало, что вас то и дело зовут играть людей с темной кожей?
— Ну, может быть, меня это и раздражает в некотором смысле. Когда я, например, вижу, что мог бы сыграть роль, где речь идет просто о человеке и не имеет значения, какого цвета у него кожа. А именно такого уровня роли больше всего интересны.
— Для вас равнозначно ваше существование в театре и в кино?
— Я и там и там деньги зарабатываю. Сейчас я уже не пойду туда, куда пригласят, но скажут, что платить не будут. Просто не могу себе позволить. Я дяденька, обязан добывать средства к существованию. А с другой стороны, деньги получать в театре приятнее, потому что это интереснее. Там процесс больше в твоих руках находится, нежели в кино.
С ЛЮБИМОЙ ЖЕНОЙ ТАТЬЯНОЙ НА ОТДЫХЕ В ДОМИНИКАНЕ. ФОТО: INSTAGRAM.COM
— Вы спокойно относитесь к тому, что вам предлагают преимущественно комедийные роли?
— Я нахожусь в таком возрасте, когда перестаешь оценивать действительность исходя из того, нравится она тебе или нет. Она вот такая, и все тут. Я понимаю, что меня и будут звать в проекты, где роль комедийного содержания с эксцентрическим выражением. Но где-то я буду играть совершенно другое. И это тоже будет здорово. Я осознаю это, и меня это не напрягает.
— На съемках «Отеля «Элеон» некоторые актеры запросто предлагают режиссеру переиначить реплику, сценарий. А вы?
— Я в основном все-таки театральный артист и привык к тому, что пьеса уже написана. Особенно если играешь какого-нибудь автора, который сочинил это сто лет назад именно так. Но нет ничего зазорного в том, чтобы на съемках предложить какую-то идею.
— Но ведь можно нарваться на закатывание глаз: «Господи, что он несет!» Вы ранимый человек?
— Безусловно, ты всегда имеешь такой риск. Но я не ранимый. Я не ранимый, потому что… Потому что не ранимый.
— У вас бывали моменты, когда не звонят, не предлагают?
— Случалось. Но когда не было предложений киношных, работа все-таки была — по крайней мере театральная. Конечно, твой ежемесячный заработок уменьшается. У меня даже был период, когда не хватало средств к существованию. А я тогда уже поснимался — судьба мне показала, что можно жить и так, и вот этак. Паника возникает. Но потом этот период заканчивается. А если ты очень заморачиваешься, он может затянуться. Тут все зависит от состояния мозга.
ЭЛЕОНОРА АНДРЕЕВНА И МИХАИЛ ДЖЕКОВИЧ ОЗАБОЧЕНЫ СИТУАЦИЕЙ НА ПОДВЕДОМСТВЕННОМ ОБЪЕКТЕ (С АКТРИСОЙ ЕЛЕНОЙ КСЕНОФОНТОВОЙ, КАДР ИЗ СЕРИАЛА «ОТЕЛЬ «ЭЛЕОН»).
— А еще ведь бывают успешные коллеги. Это же нужно запретить себе завидовать?
— Конечно, нужно.
— Даже если они успешнее, но бездарны?
— Я давно знаю, что успех не имеет отношения к таланту совершенно. Даже у нас на курсе были несколько человек, которые, скажем так, талантливее, чем те, которые потом стали известными. Я как-то смотрел «Грэмми» — это музыкальная премия Соединенных Штатов. Там победители выходят на сцену, и я знаю их музыку, это действительно лучшие в своей области люди! А если вы посмотрите наш «Золотой граммофон»… Совсем другие впечатления. Кто эти люди?! У нас в каждой сфере так. Мосты и здания строят не самые лучшие архитекторы, а те, у которых есть связи. Я это знаю, поэтому меня это давно уже не парит.
Я не ранимый человек, потому что… Потому что я не ранимый!
— Нашли дзен внутри себя? Стальное ядро равновесия?
— Нет там никакого стального ядра. У меня в этом смысле лечебная профессия. Она как раз позволяет избавиться от всего, что парит. У меня есть спектакль в театре «Сатирикон», где я сижу час, прикованный к батарее. Меня обливают бензином, должны сжечь. Всю гадость можно выбросить за этот час, если ты в эту ситуацию поверишь. После такого спектакля ты легче дышишь, потому что из тебя что-то уходит. Таких моментов очень много и в других ролях. Сцена — это место, где ты эмоционально можешь выкинуть все лишнее.
— Могут два актера дружить по-настоящему?
— Мне кажется, да. Актерство вообще предполагает глубокие, настоящие чувства — я имею в виду и любовь, и дружбу, и подразумевает некоторую глубину личности. Мы ведь всегда имеем дело с хорошей литературой — это пьесы. Но даже если это сценарии, то их все равно пишут интеллигентные, умные люди. Моя профессия, наверное, самая большая удача в моей жизни — конечно, если не считать мою удачную женитьбу. Профессия оказалась шире, глубже, чем я себе представлял. Она позволяет тебе все что угодно — в самом высоком смысле этого слова. Такие у меня открытия. Это после 40 приходит.
Личное дело
Григорий Дэвидович Сиятвинда родился 26 апреля 1970 года в Тюмени. С 3 до 5 лет жил в Замбии — на родине отца, который учился в СССР. Изначально учился в индустриальном институте (сейчас Тюменский нефтегазовый университет), но после 2-го курса бросил, отслужил в армии и поступил в Высшее театральное училище им. Щукина. Актер театра «Сатирикон». Лауреат Госпремии в области литературы и искусства, заслуженный артист России. Супруга Татьяна — хореограф.
— Кстати, вы легко привыкли к себе 40-летнему?
— Во всяком случае, ты осознаешь, что у тебя нет другого выхода. Во-вторых, понимаешь, что если до этого чего-то ждешь, лезешь вверх, то тут оказываешься на плато и видишь… другой горизонт. И это заставляет переосмысливать себя. Многое, о чем ты мечтал, состоится, но не так, как ты себе это представлял. И если ты огорчаешься по этому поводу, то неправильно поступаешь. Потому что Вселенная всегда делает то, что ты хочешь. Надо лучше хотеть, грубо говоря.
— Вы не раз рассказывали про отца, о том, как вы с мамой фактически сбежали из Замбии. А потом у вас нашлись братья и сестры в Лондоне, от другого брака отца. И вы с ними намеревались встретиться, будучи на гастролях. Получилось?
— Я тогда в Лондон не доехал — дали визу, да не ту. Специально к родственникам я не поеду, потому что они пока для меня не родственники. Это просто люди с такой же фамилией. У меня никогда не было братьев и сестер, хотя я хотел. А тут их прямо много, но они только по папе. Причем папу-то я тоже не сильно хорошо помню (отец актера умер несколько лет назад. — Авт.).
— При слове «Африка» у вас внутри что-то шевелится?
— Я снимался в Южной Африке в начале 2000-х. Ходил по этой земле и ждал сигналов от нее. Но они как-то не пришли. Все-таки Сибирь, континентальный морозный воздух как-то больше шевелят во мне. В Замбии я с трех до пяти жил, помню немного. У меня вкусовые ощущения, запахи оттуда. Иногда накрывает какой-то волной… Но таких моментиков мало очень.
— Тот другой горизонт, который стал виден после 40, пугает?
— У нас был такой спектакль в театре, «Тополя и ветер». Там три старичка в доме престарелых. Это люди, которые прошли Первую мировую войну. У них самые яркие впечатления жизни связаны с войной, потому что они тогда были юные, здоровые. А сейчас у них все позади и впереди вроде бы нет ничего. Но при этом они жгут: стремятся выскочить из этого, готовят побег. Мне этот спектакль, в частности, помог разобраться с тараканами боязни старости. Я хорошо понимаю, что жизнь начинается именно в том возрасте, когда ты задаешь этот вопрос — когда же она начнется? Вот сейчас она и начинается, как раз как только ты понял это! Просто это не всегда удается, даже когда ты это осознаешь.
Отправлено: 17.05.17 20:40. Заголовок: Константин Райкин: «..
Константин Райкин: «В театре я нахожу спасение» отсюда
В преддверие премьеры спектакля по пьесе современного американского драматурга Кристофера Дюрана «Ваня и Соня, и Маша, и Гвоздь» режиссер постановки Константин Райкин дал блиц-интервью.
- Константин Аркадьевич, почему вы обратились именно к этому произведению? - Пьесу перевел и прислал мне Михаил Мишин. На титульном листе было написано, что она имеет кучу призов. Я стал читать, и она меня сразу увлекла. Хотя сперва я откладывал ее на потом. Я думал, что мы к ней приступим позже. Хотел делать нечто другое. Но понял, что нам сейчас, пока мы без дома и находимся в состоянии «аренды и скитания», лучше взять именно эту пьесу.
Потому что в ней могут играть артисты разных возрастов, и много женских ролей. И вообще мне надо было порадовать актерский коллектив такой работой, где было бы много хороших ролей и для взрослых, и для вновь прибывших. И чтоб то было несложно сделать в постановочном плане, чтоб потом можно было ее возить. Но все это уже последующие соображения, а первое, конечно, - это качество самой пьесы, которая написана с достаточной глубиной и драматизмом, и тонкостями, с юмором. И вообще с очень хорошим набором того, что я люблю. С широким диапазоном красок.
И юмор там есть: и экстравагантный, совсем почти клоунский, и глубокий, тонкий, и там есть много драматизма. Вообще, эта американская пьеса, как ни странно, чрезвычайно много рассказывает о нас самих. Это такая «двукультурная» пьеса, что мне кажется очень интересно в данном случае.
- Довольно неожиданно, что американский автор в этой пьесе обратился к чеховским мотивам и чеховской традиции, при том что мы с Америкой не один год находимся в противостоянии, а он, можно сказать, объединяет, уравнивает… - Я думаю, что он гораздо более правильно смотрит на вещи, чем наши дипломаты и политики. Я думаю, что он гораздо ближе к истине, что между нами общего гораздо больше, чем различий и антагонизма. Я думаю, что в этом истина. И пьеса это доказывает.
Иными словами, спектакль - наш вклад в попытку договориться и почувствовать друг друга по-человечески, и понять, что на самом деле, мы очень близки друг другу. Я думаю, что это вклад нашего театра в дело мира, в смысле примирения, установления человеческих взаимоотношений.
- Монолог Вани в этой пьесе – это не только монолог чеховского дяди Вани, но и монолог современного человека, который в ужасе от того, что мир меняется, и все, чем он жил, рассыпается на глазах, и он ни в чем не чувствует опору. Лично вы в чем чувствуете опору? - Ответ на этот вопрос содержится в спектакле. Потому что если посмотреть внимательно, то в этой пьесе театр, как вид человеческой деятельности, как удивительное изобретение человечества, от которого каждый персонаж, так или иначе, в зависимости. Все «повернуты» на театре вплоть до домработницы. В этом и есть опора и спасение.
- Сам Дюран, говорил, что это ни в коей мере не ирония над Чеховым. Но между тем в произведении столько прямых цитат из Чехова, что это может быть воспринято, как насмешка. - Мы очень серьезно к этому подошли. И кстати, совсем по-другому, чем это было в бродвейской постановке. Мне ребята, быстро нашли в интернете какие-то записи. Но я посмотрел минуты три и подумал: ой, я так не хочу. Я вообще очень много смотрел бродвейских спектаклей, там есть замечательные, но там своя манера, и она совсем другая, совсем не та, что меня интересовала применительно к этой пьесе. Я вообще думаю, что взгляд на эту пьесу из России, из нашей русской культуры, он сильно другой, чем американский взгляд, потому что там это такой «хохотной» бродвейский спектакль. Надо сказать, что на Бродвее публика, в принципе, смеется с первой секунды. Может быть, потому что там столько стоят билеты, что надо сразу получать удовольствие в любом случае…
В этой пьесе, конечно, много юмора, но он разной глубины и разного качества. Он вызывает и улыбки, и усмешки, и смешки понимания, а иногда хохот. А иногда должна быть тишина, потому что в пьесе есть зоны сострадания и драматизма. И этим как раз эта пьеса сильна.
Марьяна Спивак: Роли рождаются трудно, как дети отсюда
Одна из ведущих актрис театра «Сатирикон» Марьяна Спивак - достойная продолжательница прославленной ди-настии: дедушка - кинорежиссер Евгений Васильев, бабушка - советская кинозвезда Жанна Прохоренко, мама - актриса Ека-терина Васильева, отец - актер и режиссер Тимофей Спивак.
За прошедшее десятилетие в родном театре она успела сыграть чуть ли не весь мировой репертуар: Корделию в ««Короле Лире», леди Анну в ««Ричарде III», Дону Анну в ««Маленьких трагеди-ях», Дездемону в ««Отелло», Машу в ««Чайке» и Катарину в ««Укрощении строптивой». А параллельно с ролями героинь Марьяна перевоплощалась в роковую разлучницу Елену в ««Огля-нись во гневе», зычную деваху Матрену в ««Бальзаминове», а се-годня играет женщину - синий чулок Марину в антрепризном спектакле своего отца ««Соседки». Одной из ее запоминающихся киноработ стала железная леди Лариса Войтович в сериале ««Напарницы», хотя с данными Марьяны ее легче представить в роли не капитана полиции, а Медеи или Антигоны.
Сегодня актриса находится в расцвете творческой формы, и ка-жется, что в ее жизни началась новая глава: Марьяна Спивак сыграла главную роль в фильме Андрея Звягинцева ««Нелюбовь», которую представит вместе со съемочной группой на 70-м меж-дународном Каннском кинофестивале.
- Насколько я знаю, ваша бабуш-ка, звезда советского кино Жанна Прохоренко, принимала самое актив-ное участие в вашем воспитании: с 14 лет вы жили с ней вдвоем. Каким она была человеком? Что, как вам ка-жется, вы от нее унаследовали?
- Я могу сказать, что бабушка для меня не была, а есть. Так уж в нашей семье заведено, что все, что мы делаем, мы всегда делаем с оглядкой на то, что сказала бы об этом Жаннетик, как бы отреагировала. Она была главой се-мьи. Что касается профессии, то я бес-конечно пересматриваю ее работы, постоянно вспоминаю наши с ней раз-говоры и очень жалею, что мало расспрашивала и не записала ее воспо-минаний. Она ушла внезапно, мы не были к этому готовы. Думали, что она будет всегда. Она была женщина с характером, строгая, принципиальная. Я часто ее вспоминаю, мы были очень близки. Это были не отношения бабушки и внучки, или воспитанницы и воспита-теля, и не мамы с дочкой - с мамой у нас особые отношения, одно не отме-няет другого. Жаннетик была безус-ловным авторитетом в нашей семье, потому что она всегда была объектив-на. Она разносила мои неудачные ра-боты, если ей что-то не нравилось. Тем ценнее были ее положительные оцен-ки. Последний спектакль, который она застала, была бутусовская «Чайка». И Жаннетик приняла «Чайку» с вос-торгом, несмотря на то, что это новаторская постановка. Поначалу она сер-дилась на Юрия Николаевича - виде-ла, как я мучаюсь перед выпуском спектакля, что я вся в синяках, не сплю, нахожусь в ужасном физическом и эмоциональном состоянии, потому что ничего не получалось, непонятно было, куда мы идем. Она говорила: «Господи, да когда же он уже от вас от-станет?! Что он с вами делает? Что за узурпатор! От театра нужно получать удовольствие!» В результате, посмо-трев «Чайку», она сказала: «Он, конеч-но, сумасшедший, но в хорошем смыс-ле слова». Более того, она смотрела спектакль несколько раз, хотя была уже сильно больна и проходила оче-редной курс химиотерапии.
Но, несмотря на это, она, как всег-да, выглядела безупречно: на ней были костюм, туфли на каблуках, а на голове небольшой паричок. Мы выпускали спектакль в июле, было ужасно жарко, а в спектакле мы то и дело обливаем друг друга водой. Помню, она расска-зывала мне потом, что ей, сидя в зале, так хотелось к нам, на сцену, сорвать парик - и оторваться! Она была очень жизнерадостным человеком, заряжала нас своим желанием жить и занимать-ся только тем, что любишь. Мне лест-но, когда мне говорят, что я похожа на бабушку, хотя мы очень разные.
- Вы выросли в творческой семье: дедушка и папа у вас режиссеры, ма-ма и бабушка - актрисы. Правда ли, что актрисой вы стали благодаря друзьям семьи? Как это получилось?
- В детстве у меня были другие ин-тересы. К тому же у папы были на меня свои планы. Он думал, что я вырасту нормальным человеком - стану пере-водчиком, дипломатом, кем угодно, только не артисткой. Тогда он считал, что ни к чему хорошему это не приво-дит. Сейчас так не считает, более того, я играю в его спектакле - антреприз- ной постановке «Соседки». Я помню, как к нам в гости приехали Юрий Мо-роз, Марина Левтова и Даша. Даша Мороз, с которой мы дружим с дет-ства, с энтузиазмом рассказывала, что учится в Школе-студии. Я, кстати, не понимала тогда, что за студия такая. Думала, что это что-то типа драмкруж-ка, где Даша занимается, показывает животных и предметы. Как в детстве мы играли в собачек, так она и продол-жает играть в своем кружке. Потом мне объяснили, что речь идет об институте, куда Даша поступи-ла. Старшая, уважаемая мной и люби-мая подруга пошла в артистки! Сразу возникла мысль: чем я хуже? Я тоже хочу в артистки, у меня тоже за спиной школьные постановки. Может, попро-бовать? Жаннетик мне сказала: «Хо-чешь - пробуй». Папа был против. А мама сказала: «Нужно с кем-то посо-ветоваться, Марьяну кому-то пока-зать». И Марина Левтова посоветова-ла Марину Голуб. Помню, я приехала к ней совершенно не в театральном ви-де - девочка-подросток в огромных брюках-трубах и нелепой шапке. Мари-на меня послушала и сказала: «Будем менять репертуар!» Потом я пошла на подготовительные курсы в Школу-сту-дию, и мне так там понравилось, что я поняла, что хочу этим заниматься. И я поступила.
- Кого бы вы назвали своими учи-телями, людьми, оказавшими на вас влияние? - В детстве, когда я еще даже не со-биралась становиться актрисой, на ме-ня огромное впечатление произвела Тамара Федоровна Макарова. Думаю, свою роль в этом сыграло то, с каким пиететом к ней относилась моя мама (Тамара Макарова и Сергей Герасимов были мастерами курса во ВГИКе как у мамы, так и у бабушки Марьяны. - Ред.). Ее интеллигентность в общении, гостеприимство, то, как она выглядела в пожилом возрасте, - вот это запом-нилось. Для меня слово «актриса» всегда ассоциировалось со статью. Я понимала, что в человеке должно присутствовать внутреннее благород-ство. Нельзя допускать подлости, спле-тен и интриг - кстати, все эти стороны медали под названием «актерство» в нашей семье находятся под запретом. В институте мне повезло работать с Натальей Дмитриевной Журавлевой, потрясающей личностью и потрясаю-щим педагогом. Она занималась с на-ми речью, но в то же время очень мно-го дала нам в профессии, ведь сцени-ческая речь от актерского мастерства неотделима. Конечно, знаковый чело-век для меня - Константин Аркадье-вич Райкин, который после окончания института пригласил меня в «Сатири-кон». И, конечно, мастера и педагоги моего курса в Школе-студии МХАТ.
- Кстати, как вас пригласили в «Сатирикон»? Ведь вы учились на курсе Игоря Золотовицкого и Сергея Земцова?
- Константин Аркадьевич не соби-рался никого брать, потому что толь-ко-только выпустил свой курс и цели-ком принял его в труппу. Но тем не ме-нее он меня пригласил и даже сказал: «У тебя сейчас есть время выбрать, ку-да пойти, но, если что, я тебя жду». И я начала ходить к нему в театр и смо-треть спектакли и поняла, что это то место, где я бы хотела работать. Конечно, масштаб личности Кон-стантина Аркадьевича тоже вызывает уважение. Когда начала работать с ним как с режиссером, это оказало на меня сильное влияние. Школы разных ма-стеров сильно разнятся. И я счастлива, что мне повезло работать с представи-телями разных театральных направле-ний - и с Золотовицким, и с Райки-ным, и с Бутусовым, и с Рыжаковым.
- За 10 лет работы в «Сатирико-не» вы сыграли много героинь, таких как Дона Анна, леди Анна, Дездемона, Корделия, Маша. Но вместе с тем вам приходилось играть и характер-ные роли. Что вам дается сложнее?
- Самой сложной я бы назвала свою самую первую роль на большой сцене - Матрену в «Бальзаминове» (спектакль Марины Брусникиной. - Ред.). Мне было трудно и с голосом распределиться, и с телом своим со-владать. Было неловко, страшно, я бы-ла в жутком зажиме. Помню, Жанне- тик ругала меня после спектакля: «Ты все время сутулишься, все время за-крываешь лицо руками и отворачива-ешься!» И я стала пытаться следить за собой. Это была характерная роль, а я считаю себя характерной актрисой. Этим мы похожи с мамой: мы с ней па-цанки, оторвы. Я не люблю наряжать-ся, краситься, одеваться. Интересно, что следом за Матреной в моей карье-ре появились героини, и ситуация вы-правилась. Чем дальше они были от меня, тем проще мне было. Это же те-атр. Значит, я могу перевоплотиться в кого-то другого. Так и повелось, что играть персонаж мне легче, чем идти от себя. Идеальной в этом плане ролью можно назвать Дездемону в «Отелло» Юрия Бутусова. На данный момент это моя самая любимая роль. За три часа спектакля я успеваю сменить кучу об-разов - от инфантильной блондинки- красотки, которая ничего не сообра-жает, или волевой брюнетки, правя-щей миром, до растоптанной, раздав-ленной старухи, у которой ничего не осталось в жизни, кроме боли и отчая-ния.
- Как объяснить противоречи-вость вашей героини? Вы играете Дездемону, увиденную глазами раз-ных персонажей?
- Вообще, в постановках Бутусова зритель сам должен решать для себя, кто есть кто и почему. Какой цели до-бивался Юрий Николаевич, когда соз-давал такую структуру, мы с вами ни-когда не узнаем. Даже если мы спро-сим у него, ответа он не даст.
- Но вы же сами придумываете вашу роль?
- Да, но Бутусов подсказывает, в какую сторону нужно идти, и состав-ляет финальную мозаику. Он отбирал этюды, которые вообще-то изначально относились к спектаклю «Три сестры», а не к «Отелло». Мы репетировали «Три сестры», а прямо перед отпуском Бутусов принял решение поставить «Отелло». Весь отпуск мы перезванивались с Юрием Николаевичем и обсуждали роль. И точно так же он не слезал с Де-ниса Суханова - Отелло. Я сидела над разными переводами, читала текст на английском языке. У меня в этой по-становке занят супруг (Антон Кузне-цов, актер театра «Сатирикон». - Ред), поэтому мы работали вместе и над этюдами. В итоге мы решили, что Дез-демона действительно разная, как и всякая женщина: дома - одна, в об-ществе - другая, а видят ее со стороны третьей. Отелло кажется, что Дездемо-на такая или сякая или делает что-то не так. Есть версия, что весь этот спек-такль происходит в голове Отелло - это сны, видения, фантазии. Версий миллион. Каждый зритель разгадыва-ет ребусы спектакля по-своему.
- Вы считаете себя актрисой Бу-тусова?
- Я бы очень хотела ею быть. Во всяком случае я люблю с ним работать, ведь наше сотрудничество началось с того, что я ввелась в спектакли «Лир» и «Ричард III». Это был срочный ввод, я играла и мучилась, потому что в чу-жом рисунке роли всегда существовать неудобно. И если в Ричарде мы с Константином Аркадьевичем чуть-чуть переделали под меня роль леди Анны, то с Корделией было сложнее. Потом Юрий Николаевич приехал на кастинг «Чайки», и, к моему удивлению, он на-чал со мной репетировать Корделию, которую я к тому времени уже играла полтора года. И мне стало удобно играть, и он с интересом вернулся к прежней постановке. Самое интерес-ное, что в институте я ненавидела де-лать этюды, а Бутусов работает этюд-ным способом. Если Райкин сразу зна-ет, чего он хочет, вплоть до поворотов головы, Бутусов предлагает тебе по-фантазировать на эту тему. Он поме-нял мое отношение к театру - и к ра-боте, и к процессу репетиций.
- Вы научились прощаться с ро-лями?
- К окончанию каждого своего спектакля отношусь по-разному. Я, на-пример, очень жалею, что ушел спек-такль «Маленькие трагедии» Виктора Рыжакова - стильный, европейский. Мне кажется, он мог бы задержаться в репертуаре подольше. «Бальзами-нов» ушел, но на всех праздниках и ка-пустниках мы поем песни из него. Я думаю, что это зависит от того, что вложено в работу в процессе репети-ций. «Чайку» я буду оплакивать, когда придет время, это точно. Но самое обидное, что, когда роль уходит, к тебе наконец приходит понимание, как ее нужно играть, но уже поздно. Конеч-но, грустно расставаться. Надо идти дальше, но каждая роль как ребенок - персонаж, человек, созданный тобой. С каждой ролью связан период жизни, роли рождаются трудно, как дети. На-верное, сейчас я легче к этому отно-шусь, потому что у меня есть настоящий ребенок, а раньше... Да, расста-ваться с ролью - это как отпустить ре-бенка, частичку себя.
- Мы говорим с вами накануне ва-шего дня рождения. Что бы вы хоте-ли себе пожелать?
- С тех пор как у меня родился сын, я мечтаю, чтобы в «Сатириконе» поя-вился детский спектакль. (Смеется.) Всякий раз, приходя в театр, я заряжа-юсь энергией коллег, и мне хочется де-лать что-то новое вне зависимости от того, мало у меня сейчас ролей или много. Но если положить руку на серд-це, моя сегодняшняя жизнь меня очень устраивает. Я счастлива, что у меня есть сын, который занимает все мое свободное время.
Материнство меня изменило. Я дол-го не могла решиться на этот шаг, по-тому что мне казалось, что моя при-вычная жизнь никогда не будет преж-ней, на карьере сразу можно будет по-ставить крест. А на самом деле с рож-дением ребенка все только начинается. И я благодарна мужу за то, что он меня поддержал. Я уж не говорю о том, что через три месяца после рождения ре-бенка я снова вышла на сцену, а потом мы уехали на съемки сериала «Напар-ницы» в Ярославль. Антон был рядом со мной на съемочной площадке, при-носил Гришу ко мне на кормление. На протяжении четырех месяцев шли съемки, мы мотались втроем на маши-не в Москву - на спектакли и обратно.
Летом на экраны должен выйти фильм Андрея Звягинцева «Нелю-бовь», в котором я сыграла главную роль. В мае мы представляем картину на Каннском фестивале, в конкурсной программе. О чем еще можно мечтать? 57 лет назад моя бабушка Жанна Про-хоренко представляла в Каннах фильм «Баллада о солдате», и вот теперь туда еду я. Я до сих пор не могу в это пове-рить!
Конечно, для меня очень важна профессия, но я понимаю, что самое главное - это семья. Я очень благодар-на своему мужу, что он подарил мне возможность совмещать эти два сча-стья. Роли уходят, а семья - это первое, ради чего стоит жить.
Фото: М. Рыжов Опубликовано в журнале «Театральная афиша», июнь 2017 г.
Актер и режиссер Константин Райкин — о себе и своих родителях
Руководитель московского театра «Сатирикон» Константин Райкин и его сестра Екатерина представили книгу своей матери «Я люблю», куда вошли ее рассказы, очерки и письма. Руфь Марковна постоянно оберегала знаменитого мужа Аркадия Райкина от сложных жизненных ситуаций, именно на ней держалась вся семья. По словам Константина, если бы не родительница, великий отец не «стал бы и половиной того, кем он был». Беседа с сыном легендарного артиста прошла в теплой атмосфере. Он поделился детскими воспоминаниями и с глубоким сожалением рассказал, что настоящее искусство в наше время утрачивает свою ценность… С Константином Райкиным встретилась Татьяна Новикова.
Константин Аркадьевич был удивлен приезду журналистов из Мордовии и рассказал, что когда-то приезжал к нам с гастролями. Улыбнулся, когда его пригласили в Саранск. Он охотно согласился сфотографироваться и дал автограф…
«С»: Правда ли, что Руфь Марковна свой литературный талант принесла в жертву семье?
— Так и есть. В ином случае она могла бы написать гораздо больше. Уверен, что литература стала бы ее профессией, однако сложилось так, что она просто «пописывала» в свободное от театра и папы время. Книга «Я люблю» написана с большим литературным даром. Я это говорю совершенно объективно. Всю жизнь работаю с родственниками и, поверьте, могу быть строгим и холодным, но, читая мамину книгу, плакал. Потому что это хорошо, интересно, трогательно и сердечно. Для меня это книга духовного здоровья. Читая ее, становишься лучше, а потом уже возвращаешься к своему среднехамскому состоянию. Я благодарен людям, которые помогли издать этот замечательный сборник. Особенно сестре Екатерине, которая собирала все написанное мамой до тяжелого инсульта.
«С»: На каких книгах вы воспитывались?
— На произведениях русской литературы XIX века. Она стала прививкой от глупости, бессмыслицы и безвкусицы. Причем мне инъекцию сделали насильно, потому что я был очень подвижным ребенком и не мог спокойно сидеть на одном месте. Когда мама хотела мне читать Тургенева, бегал по комнате и не хотел слушаться. Потом каким-то образом она меня уговаривала, и я слушал ее чтение, проникаясь необыкновенным голосом, и умолял продолжать. Из соседней комнаты выбегал отец, который, оказывается, тоже внимательно слушал и ругал меня: «Разве не видишь, что мама плачет? Неужели трудно сделать паузу и дать ей успокоиться?» Потом мы вместе слушали, как она читает. Это воспоминание так засело в сердце, что, когда я стал студентом театрального вуза, захотелось сыграть героев, о которых читала мама. На первом курсе добился, чтобы мне дали роль в спектакле «Жизнь и смерть Чертопханова» по рассказам Тургенева. Признаюсь, что даже сейчас, спустя многие годы, мне было бы сложно играть пожилого человека, который всем сердцем полюбил красавицу-цыганку.
«С»: Вы часто читаете стихи в разных городах России, собирая полные залы слушателей. Как вы считаете, поэзия будет иметь такое же значение, как в 1960‑е годы?
— Я горестный оптимист. Что бы там ни было, продолжаю верить в настоящее, великое и духовное. Вы правильно заметили, что я собираю большие аудитории, куда бы ни приехал. Причем аншлаги бывают в самых неожиданных местах, никак не связанных с художественной и духовной жизнью. Местные жители даже не знают, что их ждет на концерте, думают, что я приехал их смешить. А я читаю стихи великих поэтов, и по глазам вижу, что в людях происходят какие-то изменения. Они слушают меня, оттопырив уши, и начинают внимать фразам из настоящего русского языка. В такие моменты я понимаю, что они неосознанно скучают по чему-то отличному от мата с междометиями. Именно в это вкупе с интернетовскими понятиями сейчас превращается современный русский язык. К несчастью, дела обстоят сложно, тревожно и плохо. Но надо понимать, что людей, которые поглощают белиберду, изданную огромными тиражами, всегда было больше, а тонких, умных и одухотворенных читателей мало. Так же и на телевидении. Безвкусные передачи имеют огромные рейтинги, а замечательные программы не пользуются успехом. Поэтому «Культура» занимает скромное место среди других каналов. К сожалению, так устроена жизнь и это происходит везде, не только в нашей стране. «С»: Вспоминается история, когда один журналист спросил, какое у вас отчество. Наверняка, вы восприняли это как оскорбление?
— Он, конечно, шалопай. Но в этом есть кое-что для меня приятное. Выходит, что меня воспринимают все-таки отдельно от отца. Но у нас с ним много общего: мы похожи внешне и у нас одна профессия. Отец был очень гордым человеком и очень увлекающимся. В своем увлечении мог совершать необдуманные поступки, даже кого-то ненароком обидеть. Я прекрасно об этом знаю, потому что работал с ним шесть лет и пользовался сыновней привилегией свободы. Если меня что-то не устраивало в папином поведении, мог ему сказать: «Ты что, с ума сошел?» А вот другие этого сделать не могли. Хочу заметить, что отец, будучи народным кумиром, был очень самокритичным человеком. Бывало, возвращался со спектакля расстроенный и первыми его словами, когда он переступал порог, были: «Я сегодня играл ужасно». А потом поклонники писали ему письма, где благодарили за тот самый спектакль, из-за которого он недавно сильно переживал. Помню даже фразу: «Я хочу перед вами встать на колени».
«С»: Правда ли, что ваша мать старалась оберегать отца от опрометчивых поступков?
— Да. Она для всех нас значила невыразимо много. Если бы не мама, то великий Аркадий Райкин не стал бы и половиной того, кем был. Жена была образованней и мудрей, чем муж. В театре, где работала, всегда старалась поддерживать теплую живую атмосферу. Благодаря ей труппа стала большой дружной семьей. Такой, как наша, где царили любовь и понимание. Мы все старались поддерживать друг друга. Помню, как мать писала за отца заявления в различные инстанции и отвечала на письма поклонников, потому что он был постоянно занят в театре. Папе писали дети, которые потом стали знаменитыми артистами. Геннадий Хазанов и Александр Калягин зачитывали послания моего отца, которые считают реликвией. Потому что Аркадий Райкин всегда был для них кумиром. В детстве они даже не подозревали, что теплые искренние строки написаны рукой нашей мамы. Но думаю, со временем все-таки догадались, потому что хорошо знали нашу семью. Но от этого письма не становились для них менее ценными. С отцом хотели общаться многие люди, среди которых были известные личности. Иосиф Виссарионович Сталин его очень любил.
«С»: Это странно, ведь ваш отец никогда не боялся говорить все, что думает, а Сталин таких смельчаков отправлял в лагеря…
— Иосифа Виссарионовича я всегда считал главным носителем зла во всей истории человечества. Но общеизвестно, что злодеи — такие же люди, как все, у них тоже есть свои светлые стороны. Сталин любил искусство. Он 17 раз ходил на спектакль «Дни Турбиных», но не всегда делал это открыто. Моего отца он любил. Аркадий Райкин выступал у Иосифа Виссарионовича на дне рождения со своим знаменитым монологом «Слон и авоська», который очень рассмешил генералиссимуса. Во время войны папа давал в Москве спектакль, на который решил пригласить Сталина. Он подошел к часовому у Спасской башни и отдал записку следующего содержания: «Дорогой Иосиф Виссарионович, мы будем счастливы, если вы придете на нашу постановку». Через два часа в номер гостиницы, где жил отец, пришли четыре офицера и попросили предъявить документы. Аркадию Райкину стало страшно, потому что подобный визит в то время ничего хорошего не предвещал. Но гости протянули пакет с сургучной печатью «Совершенно секретно». Там был ответ на приглашение: «К сожалению, не смогу прийти на ваш спектакль, потому что сегодня буду очень занят». Отец рассказывал, что в тот день фашисты заняли два советских города…
Отправлено: 14.06.17 15:34. Заголовок: Марьяна Спивак о ..
Марьяна Спивак о "Нелюбви" в кино и любви в жизни Исполнительница главной женской роли в новом фильме Андрея Звягинцева Марьяна Спивак уверена: такая "Нелюбовь" могла случиться только по любви. Как сбывается то, о чем даже мечтать не смеешь, Марьяна рассказала HELLO!
Актриса театра "Сатирикон" Марьяна Спивак впервые побывала в Каннах, более того - впервые в Европе. На Лазурный берег Марьяна приехала вместе с гражданским мужем - актером Антоном Кузнецовым. Они вместе уже больше шести лет и воспитывают сына Григория.
Когда Марьяна шла по красной ковровой дорожке, меня переполняла гордость за жену! Даже слезы проступили от переизбытка эмоций, - признался Антон
На красной дорожке кинофестиваля Марьяна представляла картину "Нелюбовь" Андрея Звягинцева. Для Спивак это первый полнометражный фильм - и презентуют его не где-нибудь, а сразу во Дворце фестивалей. Правда, в истории ее семьи это не первый подобный случай. Марьяна - актриса в третьем поколении. Ее бабушка - артистка Жанна Прохоренко, известная по фильмам "Калина красная" и "Баллада о солдате". Дедушка Евгений Васильев - режиссер культовой картины "Прощание славянки". Родители Марьяны, Тимофей Спивак и Екатерина Васильева, также актеры. Так вот в 1960 году по этой же красной дорожке прошлась бабушка Марьяны, актриса Жанна Прохоренко, сыгравшая главную роль в "Балладе о солдате". Кстати, фильм Григория Чухрая по иронии судьбы тогда тоже получил приз от жюри.
Бесконечная смена нарядов, произведения высокого ювелирного искусства, пресс-конференции, торжественные ужины, вечеринки с голливудскими звездами и, наконец, фотосессия HELLO! - все это для Марьяны тоже впервые. Съемка проходит на крыше главного каннского отеля - Martinez, где Ювелирно-часовой дом Chopard, который вот уже 20 лет является официальным партнером фестиваля, устроил лаундж-зону. Знаменитости мирового масштаба здесь встречаются на каждом шагу. Многие гости узнают Марьяну и поздравляют с премьерой. Хотя после просмотра драмы "Нелюбовь" - картины о супружеской паре в период тяжелого развода, поддерживать светскую беседу очень сложно, многим потребовалось время, чтобы прийти в себя.
Марьяна, расскажите, как попали в проект "Нелюбовь"?
В первый день проб я приехала самой первой. Андрей Петрович сказал, что не знает, с чего начать, и предложил просто пообщаться. Мы поговорили один раз, потом второй. Затем он прислал сценарий, и на протяжении полугода мы встречались и репетировали. Андрей Петрович сразу предупредил: пробует он долго, и это не всегда означает, что утвердит. А для меня сами эти пробы были счастьем. До этого я снималась лишь в сериалах, поэтому с радостью ходила к Андрею Петровичу полгода на пробы как на работу.
Вы всегда мечтали поработать со Звягинцевым?
Не мечтала. Я смотрела все его картины, и они мне очень нравились. Но у меня даже мысли не было, что он может снять меня. Мне казалось, что Звягинцев — это какая-то элита и недосягаемость. И поэтому, когда мне позвонили и сказали, что утвердили меня на главную женскую роль, я сначала даже не поверила — все ждала звонка со словами: "Извините, мы передумали…" Перед началом съемок ужасно боялась подвести Андрея Петровича, не оправдать его ожиданий, не справиться, но он меня быстро успокоил и сказал: "Марьяна, если я тебя выбрал, значит, я в тебе уверен. И не надо ничего придумывать, просто будь собой, и всё".
Андрей Петрович никогда не берет в свои картины "по блату". Моему партнеру Алексею Розину досталась главная роль не потому, что он уже снимался в "Левиафане" и "Елене". Нет, он наравне с другими проходил кастинг и его тоже очень долго не могли утвердить. Кстати, в одном эпизоде снялся мой сын, и он тоже попал на площадку без какой-либо протекции. Кастинг детей проходил в день съемки, и Гриша так органично существовал на площадке, что Андрей Петрович скомандовал: "Всё, уходим. Камера. Снимаем". Я видела этот кусочек и очень горжусь сыном.
Актеры-супруги Марьяна Спивак и Антон Кузнецов с сыном Григорием. Открытие "Кинотавра-2017", Сочи, июнь 2017-го
По сюжету фильма ваш ребенок пропадает. Вам, как матери, наверное, было непросто?
Еще как! Своего настоящего сына я люблю до трясучки, ношусь с ним как с писаной торбой (смеется), а моя героиня, Женя, не знает, как от своего избавиться. Он ей мешает начать жить новой жизнью, и она не знает, куда его пристроить. При этом я убеждена, что она любит своего сына. Это становится очевидно в процессе развития событий — по крайней мере, для меня. Бывает так, что человек произносит слова, которые сильно ранят, но они не всегда значат то, что мы слышим. Иногда это провокация или просто изливание собственной боли от недолюбленности. Это внутреннее противоречие мне было, с одной стороны, сложно сыграть, с другой — интересно, а с третьей — даже страшно.
Среди актеров есть такое суеверие: когда ты очень вовлеченно играешь, то можешь привлечь к себе события, которые происходят с персонажем. У меня так случилось после спектакля "Чайка". Я играла Машу, а роль Семена Медведенко исполнял Антон Кузнецов. И мы самозабвенно репетировали, его Медведенко так усердно добивался моей Маши... И когда Антон начал ухаживать за мной в реальной жизни, мне казалось, что он просто не выходит из роли. В итоге мы вместе уже шесть лет. Тем не менее у меня были опасения перед съемками в фильме "Нелюбовь". Ведь он про развод и ненужного ребенка, а у меня-то все прекрасно в жизни: любовь, семья, сын. Но, слава богу, все обошлось.
У Звягинцева команда, которая работает с ним из фильма в фильм. Легко вошли в эту киносемью?
Я таких киногрупп не видела и боюсь, что вряд ли еще когда-нибудь увижу. Потому что это какое-то уникальное собрание талантливых людей, влюбленных в общее дело. Хотя вся группа говорила, что "Нелюбовь" — самый сложный их проект, я этого не почувствовала. Мне не с чем сравнить, кроме как с сериалом, в котором выработка — 18 минут в день, а не две минуты, как здесь. И для меня все происходило в абсолютной любви и счастье.
Известно, что из-за погоды часть съемок пришлось перенести на весну. Фильм был готов 9 апреля, а 10-го его уже представили комиссии Каннского фестиваля. Когда доснимали, чувствовалось напряжение?
Не то слово, все поседели на площадке. (Смеется.) 5 ноября выпал снег, и мы не могли больше работать. Андрей Петрович, как и планировал, улетел в январе в Таиланд монтировать то, что было. По его словам, он так делал впервые и до конца не понимал, существует фильм или нет. У него недоставало около 11 минут фильма, причем это все сцены ключевые. Когда весной возобновились съемки, Андрея Петровича было сложно узнать: раньше он был такой светлый и спокойный, а сейчас ходил закрытый и напряженный. Хотя напряжение было у всех: мы работали без выходных, как только отсняли сцену, бежали вклеивать ее. Погода снова нам мешала, весна так и не приходила; снег топили из брандспойта, сыпали опавшую листву, которую берегли с осени. В феврале на Берлинском фестивале права на "Нелюбовь" были проданы во все европейские страны. Вы представляете, какая это ответственность? Права выкупили, а фильма еще нет!
Помните, как узнали, что фильм едет в Канны?
Конечно! Я вместе с актрисой Катей Кузнецовой была на репетиции спектакля "Соседки", который ставит мой папа (отец Марьяны — актер и режиссер Тимофей Спивак. — Ред.). Знаете, у меня было внутреннее ощущение, что раз уж мы успели подать заявку, то не можем не попасть в конкурс. И когда мне пришло СМС "Едем в Канны!"…
Выдохнули?
Нет! Я, по-моему, наоборот, дышать перестала. (Смеется.) Вечером уже созвонилась с Андреем Петровичем и расплакалась в трубку, а он сказал: "Так, успокойся и выбирай платье". Конечно, для меня это был шок, я до этого даже в Европе не была, не то что на главном мировом кинофестивале. Канны — это, конечно, сказка. Все произошло так быстро, что я не успела испугаться. Это было волнующе, торжественно и красиво. Ступая по красной ковровой дорожке, я думала о том, что 57 лет назад здесь шла моя бабушка, актриса Жанна Прохоренко. Как бы я хотела, чтобы она видела меня в этот момент и радовалась вместе со мной! К сожалению, ее уже нет с нами…
Жанна Прохоренко в фильме "Баллада о солдате"
В 1960 году Жанна Прохоренко представляла фильм "Баллада о солдате", теперь в Каннах ее внучка - Марьяна Спивак, исполнительница главной роли в фильме "Нелюбовь"
Как вас поздравили в вашем родном театре "Сатирикон", где вы служите больше десяти лет?
В театре мало кто знал, что я сыграла у Звягинцева. Только Константин Аркадьевич Райкин был в курсе, да и то узнал не от меня. Подошел, поздравил и на премьеру в Москве попросил позвать. Только на премьеру мы с ним оба не попали, потому что в этот день играли спектакль "Король Лир". (Смеется.) После вручения фильму приза жюри Каннского кинофестиваля на нас обрушилась лавина поздравлений, любви, поддержки, это все, конечно, безумно приятно. По возвращении из Канн, после спектакля "Отелло", зрители подарили мне букет с пальмовой ветвью. Так трогательно!
Вы театральная актриса, в кино снимаетесь редко. Это осознанный выбор?
После окончания Школы-студии МХАТ я сразу попала в "Сатирикон", была задействована во многих спектаклях, времени на съемки не было физически — в месяц выпадало около десяти свободных дней, а то и меньше, да и кастинг-директора предлагали лишь эпизодические роли. Поэтому, как ни парадоксально, возможность сниматься появилась у меня только с рождением ребенка — когда я была в декрете. Грише было три месяца, мы уехали всей семьей в Ярославль, где у меня была главная роль в сериале "Напарницы", а потом сразу Звягинцев.
Получается, Гриша помог вам открыть дорогу в большое кино?
Да! После рождения сына я сильно изменилась внутренне. Потому что ничто так не придает женщине уверенности в себе, как рождение ребенка. Если ты можешь сделать ЭТО, значит, ты можешь всё. Так что, думаю, у меня всё еще впереди!
В Красноярске прошли гастроли Санкт-Петербургского театра имени Ленсовета, организованные в рамках фестиваля «Театральный Синдром» Фонда Михаила Прохорова. «Проспект Мира» поговорил с главным режиссером театра Юрием Бутусовым о том, почему его спектакли такие длинные и почему от них должно быть больно.
«Хороший актер — всегда ученик»
Мне комфортно работать с людьми, которые хотят работать, хотят быть услышанными, услышать меня и то, что происходит вокруг, которые хотят меняться. Важно, чтобы человек хотел — тогда всё будет получаться. А когда человек мне сопротивляется, когда это превращается в тяни-толкая, в споры бесконечные, то зачем мне это? Не хочет — не надо, у каждого своя жизнь.
Мне кажется, хороший актер всегда учится, меняется, воспринимает то, что ему говорят — находится в состоянии ученика. Они учатся — даже не у тебя как режиссера, а как бы у твоего мира, что ли. А ты в то же время учишься у них.
«Бог бы подрал политику»
Я не политический режиссер, нисколько. Говорить о политике мне неинтересно: я не хочу в этом копаться и перманентно ходить в плохом настроении. У нас ущемляется свобода, нет никакого уважения к личности человека, человек у нас не стоит ничего — это очевидные вещи. Но перетирать это бесконечно мне не хочется.
Разделение на политическое и неполитическое — это вообще условности. Принято считать, что, если в спектакле говорят о деле Магнитского, значит, это политический театр, а та же «Чайка» чеховская — это лирика такая. По-моему, всё не так.
Прекрасный, ныне покойный петербургский актер Алексей Девотченко когда-то оставил дорогой для меня отзыв. Его спросили, существует ли политический театр. И он неожиданно для меня ответил, что один из самых политических спектаклей, которые он видел, был мой спектакль «Чайка». Хотя там нет ни слова о политике.
То есть это всё какие-то утилитарные вещи. Мы ведь занимаемся политикой каждый день. «Что такое свобода?» — вот главный вопрос. Я не знаю, что может быть политичнее Цоя, например, хотя он никогда не пел никаких политических текстов, не затрагивал общественно-актуальных тем. Цой рассказывает про человека, говорит о том, что происходит у него внутри, и это совпадает с тем, что внутри у многих. И как раз такие люди сделали возможной перестройку.
Если уж говорить про политику — бог бы ее подрал, — то у нас нет доверия к людям, нет терпения. Почему-то мы всегда заранее друг друга подозреваем в каких-то страшных грехах. А нужно верить заранее, что человек не вор, например. У нас ведь когда что-то происходит, то какая-то куча людей говорит: «Так вам и надо, вы все воры», — еще какие-то грехи вешают.
Это не сегодня началось — агрессивность всегда была в человеке. Но сейчас эта агрессия подпитывается сверху, на ней и строится политика. Сегодня сверху не говорится таких простых слов, как «уважение», «доброта», «внимание» или «терпимость». Вот что ужасно.
«Театр — это боль»
Мне не нравится потребительский подход в духе: «Ходили вот в театр, так понравилось, выпили шампанского в буфете».
В театре должно быть трудно, тяжело. Он не лечит, не ставит диагноз. Театр — это боль. Если ты пришел в театр и — даже не понимая, кто там кому по сюжету дядя или тетя — почувствовал боль и беспокойство, а не бездумно хохотал над тем, что тебе палец показали, значит, всё получилось правильно.
Я помню, когда я как зритель выходил из театра и понимал, что от меня хотел постановщик, во мне всегда что-то начинало меняться. Я получал энергию даже от самых ужасных (по настроению, а не по качеству) спектаклей.
Мне кажется, что я делаю что-то правильное, если после моего спектакля зритель захочет что-то поменять. Не в том смысле, что сегодня человек был плохим, а с завтрашнего дня решил стать хорошим, сегодня курил, а завтра бросил... У человека должно появиться желание познавать: пойти на другой спектакль, встать и пойти изучать мир.
И не нужно нравоучений никаких. Когда театр начинает нравоучать, говорить, как надо — это противно. «Надо быть свободным, говорить о вещах, о которых не принято говорить» — это ерунда. Просто надо быть естественным.
Не надо ругаться матом, если это делается просто для того, чтобы зритель сказал: «Ой, какой свободный человек, ничего не стесняется». Это чепуха, это искусственно. Но и запрещать мат, с умными постными лицами говоря, что мы так боремся за нравственность, а потом собираться с коллегами в бане — и там только по матушке [общаться], — это тоже противно. Все запретительные законы — это ложь и лицемерие.
«Я хочу, чтобы зрителям было трудно»
Хороший спектакль как книга — толстая, и ее нужно дочитать до конца. Бывает, что сквозь первые 200 страниц невозможно продраться, но потом, когда ты ее дочитал, понимаешь, что встретился с чем-то невероятным.
Самый важный для меня сейчас спектакль из собственных — это «Макбет. Кино». Он идет пять часов, и, конечно, люди с него уходят. Да, я хочу, чтобы зрителям было трудно, но я не продлевал его специально, чтобы отсечь «лишних» людей. «Макбет» просто таким родился, получился — не потому, что я сказал, что я его таким сделаю. Постановка меняется со временем — вначале она вообще шла пять сорок. Но внутри всегда что-то происходит, поэтому что-то меняем, что-то добавляем, какая-то сцена может исчезнуть. И мне всегда интересно, как постановку воспримут в разных городах. У людей есть разный театральный опыт, есть открытость или закрытость, зашоренность или интерес к чему-то новому. В театре Ленсовета, где я работаю, с «Макбетом» поначалу было очень трудно, а сейчас публика идет на него сознательно.
Как воспитать такого зрителя, который высидит с наслаждением эти пять часов? Да никак. После революции 1917 года в театр пришла новая публика — рабочие и крестьяне, и перед спектаклем Станиславский выходил к ним и терпеливо рассказывал, как себя вести в театре, что нельзя щелкать семечки и надо снимать шляпу, а в конце акта нужно благодарить артистов — хлопать. Вряд ли сейчас нужно так делать.
«Главное, чтобы интересно было жить»
В моем репертуаре в основном классика, но это не значит, что мне не нравятся современные авторы. В современной литературе очень много интересного — и Сорокин, и Водолазкин, из драматургов — Ася Волошина, Вырыпаев и другие. Жизнь развивается просто невероятно интересно, очень много хороших новых спектаклей сейчас.
Нельзя, наверное, говорить, что одно я ставлю, а другое — нет. Мне когда-то говорили, что я занимаюсь только мужчинами, а сейчас спрашивают, почему все роли, даже мужские, играют женщины? Всё развивается, всё меняется, придет время — поставлю и современную пьесу. У меня нет никакой закрытости. Главное, чтобы интересно было жить.
Отправлено: 07.07.17 12:29. Заголовок: Отсюда Юрий Бутусов..
Отсюда Юрий Бутусов: «Мне хочется, чтобы человек выходил из зала с надеждой» Режиссер — о системе Станиславского, современном театре и молодом поколении
Главный режиссер Театра имени Ленсовета Юрий Бутусов показал в Москве спектакль «Сон об осени». Впереди у режиссера — мастер-класс для молодых актеров в рамках фестиваля «Сезон Станиславского. Летний фестиваль губернских театров». С Юрием Бутусовым встретился корреспондент «Известий».
— Говоря о событии, посвященном Станиславскому, невозможно не спросить, что вы думаете о его академической системе.
— Я думаю, что система Станиславского — это величайшее изобретение человечества. Есть вещи, которые являются фундаментом театральной жизни. Это не только обучение актера, но и такое понятие, как ансамбль. Я также считаю поразительным и великим, что Станиславский придумал и написал замечательную книгу «Этика», в которой заложено самое главное, что нужно знать о театре.
— Вы в своей работе используете эту систему?
— Конечно, использую. Это фантастический метод обучения артиста. Мне вообще кажется, что режиссер и педагогика — неразделимые вещи.
— Вы не раз признавались, что любите сопротивление. Позволяете ли своим артистам спорить с вами на предмет видения роли?
— Мы находимся в диалоге, поэтому они просто-напросто должны это делать. У нас есть общая цель — сделать спектакль. И это единственное, что представляется для меня важным. Любой диалог, даже если это критика, спор или конфликт, должен быть направлен на достижение результата. Если это происходит, то всё в порядке.
— Существует вероятность, что вы будете работать с актерами, которых мы ежедневно видим на экранах в популярных телепроектах, таких, например, как «Кухня»?
— Я не знаю, кто снимается в «Кухне». Конечно, артисты должны сниматься. Желательно, чтобы они делали это у хороших режиссеров в хорошем кино, что случается не так часто…
В театре тоже не каждый спектакль является шедевром. Но когда работа на телевидении становится самоцелью и актер не может дать мне того времени, которое мне бы хотелось от него получить, мы не работаем вместе.
— Беспокойство для вас, цитирую, «очень важная среда». Не устаете жить в постоянном треволнении?
— Я не знаю, устаю я или нет. Видимо, это уже свойство характера и беспокойство действует на меня плодотворно, кажется важным. То нахожусь в этом самоедстве, то пытаюсь из этого выйти. Иногда получается, а иногда нет. Но даже эта борьба для меня очень благоприятна.
— Бывают моменты, когда вы чувствуете себя счастливым?
— Бывают, но я бы не хотел говорить об этом.
— Тогда почему вы считаете, цитирую, что «счастье — не самое главное в жизни, гораздо важнее познание и служение»?
— Потому что мне так кажется. Не очень понятно, что такое счастье. А эти вещи понятны, во всяком случае мне. Но когда работаешь, например, на репетиции и у тебя что-то получается, охватывает такое хорошее чувство, что мне кажется: может быть, это и есть счастье? В глобальном смысле мне кажется, что каждый человек, в котором живет осознание того, что его занятие — это служба, что это важно в каком-то высоком смысле, живет не зря.
— Меня заинтересовали ваши слова о том, что жизнь необъяснима, а театр отражает жизнь. Означает ли это, что зритель, выходя со спектакля, должен находится в состоянии непонимания?
— Это не очень простой вопрос, потому что все люди под пониманием понимают разное. Кто-то пытается разобраться в сюжете, поэтому не «отпускает» себя и не получает понимания на эмоциональном уровне. А в театре понимание прежде всего связано с эмоцией и чувством, а не с философией и концепцией.
Когда говорю, что театр отражает жизнь, я имею в виду именно это. К этому нужно стремиться. Всё, что происходит в театре, связано с чувственным пониманием, с чувственным миром. И уже по возможности, насколько Бог дал, зритель подключает к этому разум, голову.
— Что вы хотите дать своему зрителю? Когда-нибудь задавались таким вопросом?
— Для меня это не просто вопрос, а постоянный критерий измерения моей работы. Я думаю, каждый человек, который занимается театром или кино, так или иначе говорит об одном и том же. У каждого есть своя тема, свое внутреннее движение, в котором он пытается разобраться и его же передать. Если посмотреть на всё, что ты делаешь, можно вычленить конфликт — это то, о чем ты всё время рассуждаешь, возможно, даже в разных плоскостях.
У меня есть одна тема: взаимоотношения внутреннего мира, твоей души и того, что ее окружает. Насколько это сложно? Как в этом разобраться? Душа и тело находятся во взаимосвязи, в очень сложных и противоречивых взаимоотношениях: порой побеждает тело, а бывает — душа. Об этом мне хочется говорить. А еще мне всё время хочется, чтобы человек выходил из зала с надеждой. Возможно, я сейчас немного упрощаю, но я чувствую, что это очень важный момент.
— Вы как-то признались, что в последнее время вам всё реже нравятся чужие постановки.
— Скорее всего, это связано с тем, что сейчас много политизированного, функционального, прикладного театра. Из театра ушла поэзия, преобразование мира — это тенденция сегодняшнего дня, и она мне не нравится. Мне стало не хватать Фоменко и Някрошюса, их особого языка. А прямой прикладной язык меня не вдохновляет.
— В какой точке развития, на ваш взгляд, находится сегодня российский театр?
— Несмотря на пессимистические слова, которые я произнес в начале нашего разговора, мне кажется, что наш театр развивается. Появляется много молодых режиссеров и, как следствие, много интересного. Когда я говорю негативные вещи про театр, я подразумеваю то, что мне кажется излишним.
Сегодня российский театр вливается в контекст европейского. Если говорить по-простому, то даже возвращение на сцену Брехта значительно расширило возможности психологического театра в России. Не уничтожает психологический театр и внимание к пьесам абсурда, к новым формам, которых существует великое множество.
Всё это развивает театр, потому что фундамент русской школы никуда не девается, напротив, он только обогащается этим и, в свою очередь, обогащает направления, связанные с поисками. Это взаимное влияние всем на пользу.
— Такой мощнейший рупор общественного мнения, как социальные сети, входит в вашу жизнь?
— Никоим образом. Но тем не менее жизнь развивается так, что мне приходится ими пользоваться. Иногда хочется поделиться своим мнением, а другой возможности это сделать, кроме социальных сетей, нет. Я отношусь к ним с уважением и интересом, понимаю их необходимость, но для себя их использование стараюсь ограничивать.
— Но отзывы о своих постановках читаете?
— Сейчас почти нет, но был период, когда пытался это делать. В какой-то момент понял, что там столько неадекватного, как в ту, так и в другую сторону, что я перестал их читать, ограничившись профессиональным мнением.
— Каким вы видите молодое поколение?
— Я сталкиваюсь с молодым поколением достаточно часто, потому что преподаю. Люди, с которыми сводит меня жизнь, вызывают у меня восторг, интерес и уважение. Я вижу, как они талантливы, любознательны, и в том числе социально активны. Это тоже вызывает во мне уважение, потому что я социально не активен. Могу сказать, что мы были хуже. Справка «Известий»
Юрий Бутусов окончил Ленинградский кораблестроительный институт и режиссерский факультет Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства. С 2011 года главный режиссер Санкт-Петербургского академического театра имени Ленсовета. Трехкратный лауреат премии «Золотая маска». Поставил около 40 спектаклей.
ГРИГОРИЙ СИЯТВИНДА: «ДЕТЕЙ У НАС НЕТ, НО ЕСТЬ ФИКУС» Актер и его жена Татьяна вместе десять лет. Впрочем, разглядели друг друга они не сразу… и судьбе пришлось дать им второй шанс Григорий и Татьяна Сиятвинда опровергают мнение о непрочности творческих союзов. Он актер, она танцовщица, балетмейстер. Познакомились на съемках фильма — и вместе уже десять лет. Как признается Григорий, который долго шел к тому, чтобы сменить свой статус холостяка на семейного человека, благодаря своей половинке он стал гораздо лучше разбираться в сложных взаимоотношениях мужчины и женщины.
— Григорий, вы вступили в брак в тридцать семь лет. А что было до этого? Григорий: Ага, так я вам и расскажу! (Смеется.) Даже моя жена не знает. То есть она знает, что она первая и единственная женщина в моей жизни. По-моему, это чудесная вуаль, которая удобно накрывает прошлое. Лично я вообще не хочу знать, что было у Тани до меня. Татьяна: Мы друг у друга первые. Григорий: Ну как, что было? Жизнь, профессия, мечты о будущем. Пока я учился в театральном, о женитьбе не думал. Какая семья?! Я же покорял совсем другие высоты. Так что очень медленно я к этому вопросу подходил. Наблюдал, делал выводы, взрастал, чтобы быть морально готовым к встрече с принцессой.
— Может, просто боялись менять привычную холостяцкую жизнь? Григорий: Конечно. Когда я делал Тане предложение, у меня внутри все тряслось. Слова «выходи за меня замуж» застревали в горле. (Смеется.) А что вы хотите? До этого я никогда не жил с женщиной — в смысле в одном помещении. Поэтому опасался многого. В детстве у меня не было своей комнаты, и мне страшно не хватало личного пространства. А когда мне исполнилось восемнадцать лет и мы с семьей переехали в квартиру побольше, я даже не успел этим насладиться, потому что ушел в армию. Потом жизнь в Москве — общежитие, съемные комнаты. Когда я наконец снял себе отдельную квартиру, я не готов был так просто расстаться со своим счастьем. Наверное, в этом была главная боязнь: мне было очень комфортно одному и не хотелось нарушать гармонию. Но, как выяснилось, вдвоем может быть еще лучше.
— Таня, каким было первое впечатление от Гриши? Григорий: Видимо, ярким, раз она меня полгода к себе не подпускала. (Смеется.) Татьяна: Мы впервые встретились на репетиции фильма «Кинофестиваль», я опоздала, нервничала. Да и в целом настроение было не ахти: пух летел, а у меня аллергия на него. Подошла, сказала: «Простите, я опоздала. Пойдемте репетировать». Никакого особого первого впечатления не было. И я не знала, кто такой Григорий Сиятвинда, хотя он тогда был уже хорошо известен в театральных кругах. Григорий: Мы порепетировали, потом поснимались в кино и пошли каждый по своим делам. А осенью встретились уже на другой картине — «Бедная крошка», у Гинзбурга. Татьяна: Видимо, это была судьба. И спустя полгода Гриша созрел попросить у меня номер телефона. Григорий: Я смелости набирался несколько месяцев! У меня-то было первое впечатление — неизгладимое.
ТАТЬЯНА ПРИЗНАЕТСЯ, ЧТО ГРИГОРИЙ - ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК, С КОТОРЫМ ЕЙ ЗАХОТЕЛОСЬ ЖИТЬ ВМЕСТЕ ФОТО: АЛИСА ГУТКИНА; МАКИЯЖ И ПРИЧЕСКА: АНАСТАСИЯ БАРАНОВА
— Таня, когда вы увидели, что мужчина проявляет активность, какие действия предприняли? Спрашивали ли совета у Google или у подруг? Григорий: Признавайся: гуглила меня? Я тебя — нет. Татьяна: В таких вопросах я предпочитаю доверять интуиции. Конечно, Гриша мне нравился, и он очень быстро взял меня в оборот, активно ухаживал. Моментально решал все мои проблемы. Отвезти, забрать — только попросишь, все сразу исполняется. Полгода мы просто дружили: встречались, общались, ходили в кино. Григорий: Иногда целовались при прощании, но это было уже ближе к весне. Татьяна: А весной мы уже стали жить вместе, осенью Гриша сделал мне предложение. По сегодняшним меркам все произошло очень быстро.
— Чем все-таки «зацепил» Григорий? Татьяна: Самое интересное, что это первый человек, с которым мне захотелось вместе жить. Я тоже социопат, мне нужно свое пространство. Да, мы нашли друг друга. (Смеется.) В общем, я с пониманием отношусь к тому, что человек порой хочет побыть в одиночестве. Поэтому меня очень волновал вопрос: как мы уживемся друг с другом, в том числе и в бытовом плане. Но оказалось, все не так страшно и не надо сутками стоять у плиты и превращаться в домохозяйку. Гриша многое умеет сам. Наверное, это больше всего удивило. Григорий: За период своей холостяцкой жизни я стал полностью самообслуживающейся персоной мужского пола: умел стирать (и с машинкой, и без нее), гладить вещи, делать уборку, что-то элементарное на ужин приготовить. А сейчас усовершенствовал свои кулинарные способности, могу сотворить и нечто изысканное — женский желудочек более нежный, и готовлю в нашей семье в основном я. Но, когда что-то делает Татьяна, я безропотно отдаю ей пальму первенства. Ответственно заявляю: все эти разговоры про то, что мужики — отменные повара, вранье. Женщины готовят лучше! Блюда, созданные женой, мамой — нечто особенное, магия.
— Таня, как-то вы признались в интервью, что вас даже не сразу приняла Гришина квартира. Татьяна: Может, я себя больше накручивала, но происходило действительно нечто странное. Я не могла там спокойно спать, мне снились страшные сны. Мы передвигали кровать с места на место. Думали: может, она стоит не по фэншую и надо ногами к окну? (Смеется.) Ломалась бытовая техника, железные крючки, казалось, намертво приделанные. Я вешала на них легкую курточку — и она вдруг оказывалась на полу. Григорий: Я даже волноваться начал: как мы будем жить вместе? А потом вдруг раз — и все, отпустило. Татьяна: Видимо, домовой у тебя женского пола. Григорий: Наверное, наоборот, мужского — иначе бы вы не договорились. (Смеется.)
ГРИГОРИЙ И ТАТЬЯНА СИЯТВИНДА ВМЕСТЕ УЖЕ 10 ЛЕТФОТО: АЛИСА ГУТКИНА; МАКИЯЖ И ПРИЧЕСКА: АНАСТАСИЯ БАРАНОВА
— А были какие-то бытовые привычки, которые пришлось менять? Например, один жаворонок, а другой сова, кому-то нужна прохлада, кому-то тепло. Татьяна: А кто-то курит. И теперь делает это на балконе. А раньше Гриша мог спокойно смолить в квартире. И в плане режима дня мы друг друга подкорректировали. Я всегда была жаворонком, а Гриша совой. Теперь я непонятно кто. Григорий: Таня стала ночным жаворонком, а я уже не такая махровая сова, как раньше. Когда вечером спектакль и ты приходишь домой поздно, трудно сразу загнать себя в кровать. Знаешь, что завтра на работу, а так вроде бы еще день продолжается. Раньше, когда я жил без Тани, я мог не спать до шести утра.
— Спустя десять лет осталась ли у вас еще потребность в романтике? Кто кому приносит кофе в постель? Татьяна: Гриша мне. Григорий: Наверное, все-таки больше я. Ну а как иначе? Принцесса и… чудовище. Но, правда, рукастое чудовище. (Смеется.) Я знаю, что если попрошу, мне тоже подадут и кофе, и чай. Правда, делаю это редко — не люблю, когда меня обслуживают. (Смеется.)
— Когда два человека начинают жить вместе, они друг на друга энергетически влияют, преображают. В том числе и в творческом плане это проявляется. Григорий: Безусловно. За эти десять лет я сделал гигантский скачок — от австралопитека до разумного человека. (Смеется.) Раньше я женщин боялся как огня, не знал, что это вообще за существа такие. Поэтому при общении с прекрасным полом порой делал какие-то резкие движения. А тут понял, что бояться нечего, — и жить стало легче. Наша профессия предполагает, что мы рассказываем людям истории, которые случаются с другими людьми, и если для себя какие-то вопросы в жизни проясняешь, то и на сцене, и в кадре выглядишь более убедительно. Например, в новых сериях «Отеля Элеон» на СТС у моего героя Михаила Джековича появилась любовная линия. Если раньше его беспокоили только проблемы отеля, то теперь ему не дают спать романтические переживания. Я много опыта набрал в вопросах любви, взаимоотношений мужчины и женщины, где есть страсть, ревность, привязанность. И все — благодаря Тане.
«КОГДА Я ДЕЛАЛ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ТАНЕ, У МЕНЯ ВНУТРИ ВСЕ ТРЯСЛОСЬ, СЛОВА ЗАСТРЕВАЛИ В ГОРЛЕ. ДО ЭТОГО Я НИКОГДА НЕ ЖИЛ С ЖЕНЩИНОЙ – В СМЫСЛЕ В ОДНОМ ПОМЕЩЕНИ[/img]И»ФОТО: АЛИСА ГУТКИНА; МАКИЯЖ И ПРИЧЕСКА: АНАСТАСИЯ БАРАНОВА
— А что, звучала уже такая фраза: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона»? Григорий: Нет. (Смеется.) Кстати, почему, именно встретив Таню, я понял, что хочу жениться — я не испытывал страха, что от меня уйдут к кому-нибудь другому. Любой источник ревности — ощущение, что ты недостаточно хорош для партнера. А здесь такого не возникало. Таня подарила мне уверенность в себе. Притом что я хорошо понимаю: чтобы быть достойным принцессы, мне еще расти и расти. Татьяна: Некоторые женщины, даже выходя замуж, все равно остаются в поиске. Не прекращают на всякий случай смотреть по сторонам. Это внутреннее состояние, и мужчины, видимо, его улавливают.
— Таня, есть специфика жизни с актером? Как вы относитесь к Гришиным поклонницам? Татьяна: Самое сложное — это улавливать вибрации настроения, когда человеку хочется, чтобы его оставили в покое. И я понимаю, что в такие моменты лучше дать Грише возможность побыть одному. А по поводу поклонниц — со мной некоторые даже связываются через социальные сети, потому что Гриша не любит интернет-активность и вообще публичность. А я поддерживаю общение, рассказываю, как дела у любимого актера. (Улыбается.) Григорий: Может, у меня просто зрители такие воспитанные, интеллигентные. За что я им бесконечно благодарен. Есть семья заядлых театралов, которая в каждый мой день рождения приходит на мой спектакль и дарит хорошие подарки. Причем они сделаны с душой: дома у нас есть вышитые подушки, а еще Пегас с крыльями стоит в коридоре.
— «Кухня» и «Отель Элеон» что-то изменили в вашей жизни? Григорий: Не хочется говорить, что они принесли финансовую стабильность, хотя это и немаловажно. Еще из-за узнаваемости стало сложнее выходить на улицу. Бывает, надумаем с Таней пойти в кино, а потом вспоминаем, что сегодня суббота. И решаем перенести мероприятие на утро понедельника. Иначе придется посвящать время фотографированию и автографам. Татьяна: Гриша не купается во внимании, наоборот, ему хочется как-то спрятаться. С другой стороны, популярность цепляет за собой другую работу. О тебе вспоминают: ага, есть такой актер! Григорий: Несколько лет назад была другая ситуация: если человек попадал в долгий сериальный проект, он на какое-то время лишался других предложений. Продюсеры понимали, что актер очень ассоциируется с конкретным персонажем, а публика нелегко перестраивает сознание. В то время немногие артисты, занятые в репертуарном театре, решались шагнуть в телевизор. Но сегодня уже и качество сериалов выше, не стыдно, что ты там снимаешься. Когда меня пригласили в «Кухню», я сильно обрадовался. Я пришел туда уже в пятом сезоне, сериал был на пике популярности. И сценаристы вводили новую историю с отелем, в связи с чем и появился Михаил Джекович.
«ЛЮБОЙ ИСТОЧНИК РЕВНОСТИ – ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО ТЫ НЕДОСТАТОЧНО ХОРОШ ДЛЯ ПАРТНЕРА. С ТАНЕЙ ТАКОГО НЕ ВОЗНИКАЛО, ОНА ПОДАРИЛА МНЕ УВЕРЕННОСТЬ В СЕБЕ[/img]»ФОТО: АЛИСА ГУТКИНА; МАКИЯЖ И ПРИЧЕСКА: АНАСТАСИЯ БАРАНОВА
— Вы много своих черт привнесли в этот образ? Григорий: На самом деле там достаточно привнесено профессией героя. Как он одевается, например. Я никогда так не оденусь. Авторы стараются надергать какие-то факты из твоей личной биографии и вставить их в биографию персонажа, чтобы сделать его ближе. Например, Дмитрий Назаров и в реальной жизни болеет за «Спартак», как и его герой Виктор Баринов. Мне надо болеть за ЦСКА, а мне что ЦСКА, что «Локомотив» — одно и то же. Но мне хочется меняться, что за кайф — играть самого себя! Тем более никто и не знает, какой я. Константин Райкин после нескольких лет работы в «Сатириконе» сказал: я до сих пор не знаю, какой у него характер. В том смысле, что я его никак не проявляю.
— Таня, а вы можете сказать, что знаете о муже все? Таня: Нет, и это прекрасно.
— Чем вы друг друга удивили в последнее время? Григорий: Тань, я сегодня очень удивился, увидев у тебя под глазами эти штучки. Татьяна: Патчи. Обычно я их накладываю, когда Гриши нет дома, а тут прилепила, ходила с ними и забыла. Муж пришел домой, я открыла ему дверь — и увидела его изумленные глаза. (Смеется.) Но если бы он был в патчах, я бы, наверное, еще сильнее удивилась.
— Как считаете, нужно ли полностью открываться друг другу? Татьяна: Мне кажется, нет. Нужно, чтобы было и свое личное пространство, своя внутренняя жизнь. Тогда и вдвоем интереснее: можно рассказать, как прошел день, делиться переживаниями, эмоциями. Если бы я жила только жизнью Гриши: так, в два часа у тебя репетиция, где она, с кем, давай об этом поговорим — ему бы это быстро надоело.
— Очень часто, когда женщина выходит замуж, у нее становится меньше подруг. Татьяна: Где-то через полгода после замужества я поймала себя на мысли, что мне никто, кроме Гриши, не нужен. И моя близкая подруга, которая, кстати, была свидетельницей на нашей свадьбе, сказала: «Сиятвинда, ты вообще пропала. Так, что ли, бывает, когда замуж выходят?» И меня это встряхнуло, мы снова стали общаться, встречаться. Я могу поехать отдыхать с подругами, и даже одна. Гриша нормально к этому относится.
— Вы говорили, что никогда не ссоритесь, и сейчас, глядя на вас, я начинаю думать, что это правда. Григорий: Ссоримся, конечно. Просто со стороны никто и не поймет, как сильно мы разругались! Не разговариваем целых три минуты. (Смеется.) Это тоже достигается практикой. Когда мы только начали жить вдвоем, я напрягался по поводу наших совместных выходов «в свет». Ведь вторая половинка как бы тоже тебя представляет. В связи с чем пытался внести некоторые коррективы в Танино поведение. Татьяна: Вплоть до того: это блюдо ты будешь есть, а это нет. Меня страшно возмущало. Григорий: Представляете! Но потом я увидел в Таниных глазах, что ее интерес ко мне несколько потускнел. К счастью, вовремя уловил тенденцию.
«МЫ ОЧЕНЬ ХОТИМ СОБАКУ! НО ПОКА НЕТ ВОЗМОЖНОСТИ, ЖИЛПЛОЩАДЬ НЕ ПОЗВОЛЯЕТ[/img]»ФОТО: АЛИСА ГУТКИНА; МАКИЯЖ И ПРИЧЕСКА: АНАСТАСИЯ БАРАНОВА
— Обычно мужья по поводу откровенных нарядов нервничают. Татьяна: Как раз тут он особых замечаний не делал. Была какая-то юбка, про которую Гриша говорил, что он должен идти рядом с битой, чтобы отгонять поклонников. Но мини я уже не ношу, несолидно.
— Вы как-то повлияли на стиль друг друга? Григорий: Безусловно. До встречи с Таней я почему-то носил всю одежду на два размера больше. Мне казалось, я больше места занимаю. (Смеется.) И вот появился наблюдатель, который подсказал мне, что надо покупать вещи размера S, максимум M. Раньше я вообще не интересовался модой. Одежда должна защищать от холода, ветра и непристойных взглядов. Все. У женщин, конечно, другой взгляд на это. Татьяна: Я люблю красиво одеваться. Григорий: Ну и мне приходится соответствовать. Хотя я до сих пор не люблю ходить по магазинам. Было бы идеально создать себе клона, чтобы он вместо меня занимался шопингом.
— Не могу не спросить вас о детях. Григорий: Никто не может обойти эту тему стороной. У нас есть Федор, наш чудесный фикус. Татьяна: А детей пока нет. Григорий: Это вообще никак от нас не зависит. Люди, которые говорят, что не хотят ребенка, как раз и залетят. А те, кто десять лет пытается обзавестись потомством, остаются бездетными. Видимо, еще не дошли до нас наши дочери и сыновья.
— Может, вам не фикус, а кого-то более подвижного завести? Татьяна: Мы очень хотим собаку! Но пока нет возможности, жилплощадь не позволяет. У нас однокомнатная квартира, самим тесновато. Григорий: Мы уже заранее любим эту псину, мысленно задушили ее в своих объятиях. Мы с Таней оба собачники. И постоянно говорим на эту тему, но пока никого не завели. Дело не только в жилплощади. Мы любим путешествия, и на кого тогда оставить домашнего питомца? Родители живут в других городах, мы их не перевезли. Когда это случится, при первой же возможности мы обрастем собаками, кошками и детьми.
Фестиваль “Театральный синдром” — проект Фонда Михаила Прохорова — уникальная для красноярцев возможность познакомиться с современными театральными труппами и постановками России. В этом сезоне у нас побывал Санкт-Петербургский государственный театр имени Ленсовета. Сибирякам показали спектакли главного режиссёра театра Юрия Бутусова. Сегодня мы публикуем интервью с одним из лучших театральных режиссёров страны.
— Гастроли ведущих театров важны для публики, которая не всегда может добраться до столиц, а нужны гастроли востребованному театру?
— Сейчас мы довольно много стали ездить. И для театра гастроли, конечно, важны. Это проверка мобильности и дееспособности, поездки стимулируют быть в хорошей творческой форме.
— Театр Ленсовета до сих пор связан с именем Игоря Владимирова. Долгое время в нём были свои звёзды, имена, на которые шла публика. Среди них Алиса Фрейндлих, Михаил Боярский… Соглашаясь возглавить театр, не боялись сравнений с предшественниками? И легко ли согласились на руководящую должность?
— Игорь Владимиров руководил театром почти сорок лет. После его ухода театр возглавил Владислав Борисович Пази. Ученики Владимирова очень долго лидировали, были основой театра. И даже сегодня владимировский дух сохранился в театре — это дух игрового, острого театра. Некоторые считают, что Ленсовет при Владимирове был развлекательный театром. Это неверно. Были, конечно, и бульварные постановки, но они не кажутся мне определяющими творчество Игоря Владимировича. Для меня настоящий Владимиров, которого я всегда любил и чувствовал, — режиссёр очень острой формы, этического посыла. Лучшие его спектакли — “Люди и страсти”, “Преступление и наказание”, “Игроки”, “Человек и джентльмен”. На мой взгляд, мы продолжаем эту линию.
К тому, чтобы возглавить театр, шёл трудно и долго. Меня приглашали сразу же после смерти Владислава Борисовича Пази, но я не пошел. После этого прошло пять или шесть лет, и я решил, что все-таки попробую себя в качестве главного режиссёра.
— Известно, чтобы в театре была хорошая атмосфера, нужно, чтобы актёры были заняты. Вам это удаётся? Нашли ли общий язык с ленсоветовскими “стариками”?
— Труппа очень большая. И когда в семью приходит новый главный режиссёр, он как новый папа в семье — это всегда сложно, нужно время, чтобы все привыкли друг к другу, приняли. Я принёс с собой иную эстетику, другие люди стали выходить на первый план, происходила смена репертуарной политики, смена поколений. Тем, кто прожил в доме долгую жизнь, привык к определённому укладу, это даётся, естественно, непросто и воспринимается с недоверием и даже с агрессией. Но такая ситуация типична для любого театра. В труппе семьдесят человек, и мне приходится идти на какие-то компромиссы. Да, время не остановить, но я — сторонник революции эволюционным путем.
Когда пришёл, в театре работал курс, который я учил вместе с Владиславом Борисовичем Пази. Были также какие-то люди, которых я привёл, сотрудничая с театром как режиссёр. Сначала работал с ними, потом стали подключаться артисты владимировской выучки — Мигицко, Филатов, Алексахина, Субботина, Новиков… И постепенно всё стало двигаться. Стараюсь, чтобы труппа была максимально занята. Если человек открыт, готов идти на контакт, я всегда о нём думаю, и он получит работу.
— Принципиально ли для Вас работать в столичном театре или Вы способны уехать в провинцию и заниматься творчеством там, не ожидая престижных наград и широкого признания?
— Мне трудно ответить на вопрос, потому что у меня нет такой необходимости куда-то уезжать из Санкт-Петербурга. Если бы я был без работы, то, наверное, согласился поехать на периферию.
— Легко ли Вы отпускаете своих актёров сниматься? Смотрите и оцениваете, как они работают в кино?
— Запрещать ничего не запрещаю. Понимаю, что актёрам надо как-то зарабатывать, это их жизнь, я не могу в неё вмешиваться. Если честно, мне как-то неинтересно, чем они занимаются вне театра, и телевизор я не смотрю.
— Неужели Вам не любопытно, как Ваша актриса Анна Ковальчук сыграла булгаковскую Маргариту в сериале “Мастер и Маргарита”?
— Если честно, то нет.
— Почему?
— Хотя бы потому, что это не очень хороший фильм. Мне Анна Ковальчук интересна в театре.
— Пускаете ли на свою территорию других режиссёров?
— Пускаю без проблем. Каждый год мы проводим лабораторию для молодых режиссёров. Тот, кто себя хорошо проявил, получает право постановки на малой сцене театра. Мы открыты, но отбор существует.
— Можно ли просчитать успех спектакля?
— Просчитать ничего невозможно. Спектакль — сочетание интуиции, разума, чувства, умения слышать себя и время.
— Насколько важно для режиссёра найти своих актёров, или в руках мастера любой материал послушен, поддаётся огранке?
— Думаю, что это важно, особенно в начале пути. Нужно понять, что и кто тебе нужен, а не гнаться за людьми, которые уже состоялись, имеют имя, звания и так далее. Это должны быть честные люди, по отношению как к тебе, так и к театру, готовые учиться, экспериментировать.
Но и самому не стоит быть дураком. Надо искать свой путь. Самое главное и тяжёлое в работе режиссёра — не суетиться и делать своё дело. Если Бог даст и талант позволит, то всё состоится. Но это очень непросто.
— Свой путь — это прекрасно, но что делать, когда твои воззрения не разделяют другие? Например, худруку Малого драматического театра Додину так называемые “петербургские казаки” свиную голову подкидывали, в Новосибирске из-за оскорблённых чувств верующих вагнеровскую оперу сняли. Не боитесь подобных реакций?
— Конечно, боюсь. Мы ни от чего не защищены. Я не знаю, что происходит сегодня, но то, что это кошмар и деградация, — очевидно. Причина этого, наверное, кроется в том, что у нас не соблюдаются человеческие права, уважение к другому взгляду, мнению отсутствует в принципе.
— Во что Вы верите?
— В театр. Только в него. И занимаюсь только им. То, что происходит вовне, меня мало интересует. А ещё верю в природу — лес, реки, горы… Природа — это фундамент, основа всего. Для меня Бог — это природа, а человек — её часть. Если он понимает своё естество, свои корни, а не фантазируют, что он — царь, то остаётся прекрасным, не губит всё вокруг себя. Нас возили по Красноярску и окрестностям на экскурсии и говорили, что раньше здесь в Енисее был осётр, а сейчас — нет. Знаю, что в Красноярске плохая экологическая обстановка, и это поражает: потому что мощь, сила и красота сибирской природы впечатляет! Как это вообще возможно: сливать в реки какую-то гадость, уничтожать собственными руками свой уникальный мир?! Это чудовищно.
— А для чего человеку театр?
— Чтобы понять себя, чтобы жизнь обрела смысл. Литература и драматургия существует для того, чтобы напоминать, что мы — люди, что у нас не только имеются какие-то потребности, но и душа. Театр особенно ценен, потому что в нём возникает коллективная душа. Во время спектакля сотни душ сливаются в одно облако. Это уникальное явление, которого нет ни в одном виде искусства.
Досье
Юрий Николаевич Бутусов родился в 1961 году в Гатчине. Окончил Ленинградский кораблестроительный институт. Некоторое время проработал по специальности. В 1996 году окончил режиссёрский факультет Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства (мастерская профессора И. Б. Малочевской). С 1996 года по приглашению работал режиссёром в Театре имени Ленсовета. Дипломная работа “В ожидании Годо” С. Беккета, выпущенная в Театре на Крюковом канале (1996), сделала Бутусова знаменитым: получила сразу две премии на фестивале “Золотая маска” и была отмечена высшим призом за режиссуру на петербургском фестивале “Рождественский парад”. В 2002 году был приглашён в московский театр “Сатирикон”, где много и успешно работал. В Театр Ленсовета Бутусов вернулся в 2011 году в качестве главного режиссёра театра. Бутусов — лауреат премий “Чайка”, “Золотая маска”, “Золотой софит”, “Хрустальная Турандот”, Международной премии Станиславского. Ставит спектакли в России и за границей.
Что нам дадут столичные тренды? Творческая команда русского драмтеатра обрела главного режиссера В Русском драматическом театре большое профессиональное событие. После полутора лет отсутствия главного режиссера он появился. Теперь творческую часть работы театра возглавил Яков Ломкин. Мы поздравили его первыми.
— Яков Сергеевич, назначение только состоялось. Какие чувства испытываете?
— Сложные: помимо позитивного и оптимистичного ощущения, есть и гиперответственность, и серьезная озабоченность театральными делами, которые постепенно начинают на меня давить. Но это счастливое давление – я сам это выбрал. С одной стороны, для меня это большая честь: у вас серьезный театр с хорошими традициями, и пока я не в полной мере понял масштабы моего режиссерского «делопроизводства». С другой – уже есть насущные проблемы, которые нужно решить: с тем же репертуаром, например. Но эта новая театральная жизнь мне очень интересна.
— Театры уже нередко живут без главрежей. Режиссеры избегают этой ответственности: одно дело – приехал, поставил, уехал, а там уж как сложится. И другое – отвечать за качество театральной «продукции», ее уровень. У вас есть внутренние силы?
— Есть внутреннее желание развиваться. Схема: приехал – поставил – победил – мне известна. Но в какой-то момент это перестает быть интересным. Новый уровень развития – и режиссерского, и педагогического, и продюсерского – как раз и дает должность главного режиссера, как и возможность создания если не своего, то нового театра. Конечно, для начала нужно освоиться, чтобы понимать, как воплощать свои идеи, расти и созидать.
— Вы у нас ставили водевили Чехова. В сетях отметили, что спектакль эксцентричный, и театр при вас, наверное, начнет развиваться в эту сторону…
— Мне важно, чтобы театр дарил зрителю яркие эмоции, а какого они рода – можно попробовать сформулировать не так плоско. Чеховские водевили – не только эксцентричный спектакль, в нем заложено много парадоксального, подчас лиричного, глубокого и тонкого, а порой гиперэмоционального, яркого и острого. Главное, чего бы мне хотелось – чтобы у театра было свое лицо, разные художественные направления, чтобы наша афиша была узнаваема и при этом ни с кем не схожа.
— Есть в запасе мечта, что, возможно, реализуется в Ижевске?
— Я бы не был режиссером, если бы не было моих «мечт». У меня огромный режиссерский список, состоящий где-то из 40 названий, которые не оставляют меня равнодушным. Каким образом судьба указывает на то или иное название пьесы, эту премудрость не постичь никогда. И загадывать, что будет в Ижевске, пока не могу.
Предложение вашего театра стать главрежем было не то что неожиданно, но у меня есть параллельная жизнь в Москве: на год спланированные постановки, договоренности, от которых я не могу отказаться. Но спустя какое-то время я больше не буду брать работу «на стороне» и буду ставить в ижевском театре то, что хочу.
Я еще работаю и в театре «Сатирикон» у Константина Райкина, и пока есть возможность все совмещать. В этом нет ничего плохого, наоборот, я могу в столичном театральном мире держать «нос по ветру»: быть в курсе последних событий, последних «театральных трестов». Думаю, что Москва – это самый театральный город не только в России, но и на нашей планете, принимающий и воплощающий огромное количество всевозможных течений и веяний. Например, на чеховский фестиваль привозят все самое лучшее в Европе, Америке – мы видим все последние достижения в области театра. В этом смысле есть хорошая позитивная энергия и для развития ижевского театра.
— Константин Аркадьевич не ревнует вас в этой ситуации?
— Он пока не знает, но, слава богу, у нас с ним очень добропорядочное друг к другу отношение, и он уважает мои стремления к развитию. Я работаю с ним плечо к плечу в театре, на педагогическом поприще, он мне дает ставить спектакли – нет никаких противоречий тому, чтобы я дальше рос. Очень надеюсь, что он будет этому только рад.
— Вы пришли в театр, когда здесь начал ставить свой новый спектакль Шерешевский, бывший главреж. Нет ощущения, что в «одной берлоге – два медведя»?
— У нас с Петром Юрьевичем есть правильное – профессиональное – отношение к ситуации. Мы оба хотим, чтобы спектакли, которые мы ставим, были востребованы зрителем, чтобы они стали высказыванием театра, чтобы творческая команда художников, работающих над созданием спектакля, достойно могла заявить о себе на фестивалях, ну, и чтобы театр в итоге получил новый современный высокохудожественный вектор. Мы не заходим на чужие территории, и, как мне кажется, у нас нет интереса к театральным интригам.
— Вы будете «пускать» других режиссеров или сделаете театр – пусть на какой-то период – полностью своим?
— Я не собираюсь сужать театральные границы только своими постановками – от этого не выигрывают ни труппа, ни театр. Какое-то направление, конечно, определится, но чем более яркие и разнообразные спектакли будут в театре, чем лучше. Я же в Москве могу ловить идеи, знакомиться с интересными людьми, приглашать их к нам. Это не только режиссеры, но и художники-постановщики, художники по костюмам, по свету, видеохудожники по всяким спецэффектам… В столице предлагается очень много современных, неожиданных решений талантливых людей.
— Наш театр сможет оплатить их работу?
— Они же не голливудские звезды. А зарплаты и театральные ставки по стране почти одинаковы. Более того, в Москве сейчас театры на голодном пайке: их сокращают, финансирование урезают. Там «густонаселенный театральный мир», и этот кризис, может так статься, способен повернуть взоры столичных творцов на периферию.
— Сезон в целом спланирован к вашему приходу. Будут ли в нем ваши постановки?
— Ставить буду обязательно, но сначала нужно вписаться в сроки и понять, какой материал сейчас жизненно важно для театра воплощать в жизнь.
— Есть ли у вас любимый актерский возраст?
— Средних лет. Хотя в любом возрасте есть свои прелести в плане работы. Опытному можно доверять, советоваться, прислушиваться. У молодых совсем другая энергия и «лучеиспускание» из глаз. А со средними актерами мы, получается, «одного поля ягоды», и о каких-то вещах можно долго не рассказывать – все и так понятно. Ижевский театр, кстати, очень славный по части разнообразия актерских поколений.
— Яков Сергеевич, что вам пожелать в наступающей работе?
— Пожелайте, пожалуйста, чтобы артисты не болели и горели работой.
Гость: Денис Суханов - актёр Российского государственного театра "Сатирикон" имени Аркадия Райкина, засуженный артист России, лауреат Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства. Можно послушать По ссылке
Денис Суханов, «Сатирикон»: «Мои родители поженились в Томске»
Театральный сентябрь в Томске получился насыщенным — федеральная программа «Большие гастроли» позволила увидеть живьем несколько спектаклей «Сатирикона». Графа Глостера в «Короле Лире» и Кармайкла в «Одноруком из Спокана» сыграл Денис Суханов, заслуженный артист РФ, один из ведущих актеров театра. Как оказалось, связали с Томском его не только гастроли, но и семейная история. О ней он и рассказал «ТО».
— Денис, как ваша семья связана с Томском?
— Мои родители родом из Владимира. Именно оттуда моя мама, Галина Григорьевна Галкина, отправилась поступать в Томский политехнический институт. Поступила, и с 1965 по 1970 год училась на техническом отделении, в итоге получила диплом инженера. Потом она с ним во многих городах работала, например, на Камчатке, где мы жили, когда я был совсем маленьким. Мой папа, Валерий Иванович Суханов, футболист, сменил за свою карьеру несколько команд — мы переезжали из города в город.
Родители познакомились во Владимире, поженились в конце 1968 года, а в 1969-м папа ради того, чтобы быть рядом с мамой, студенткой томского вуза, попросился в команду «Томлес» (так в те годы называлась команда, теперь известная под именем «Томь» — прим. авт.). И год здесь играл.
— Поженились родители тоже в Томске?
— Да, причем в праздник, 31 декабря 1968 года в центральном томском ЗАГСе на проспекте Ленина. На свадьбе гуляла вся команда «Томлес» и не было ни одной женщины, кроме невесты! Только футболисты и Галина Галкина, в тот день она стала Сухановой. Когда мама окончила обучение, папа ушел из томской команды в «Мотор» из Владимира. Туда перебралась семья, в 1971 году я в том городе и родился.
— А вы давно знали, что родители поженились именно в Томске?
— Всегда это знал! На каждый Новый год они вспоминают свою свадьбу в Томске, хоть как-то это прозвучит, непременно будет о ней несколько фраз. Обязательно я услышу «Томск», «Томский ЗАГС», «Томлес», «ТПИ». Я с младых ногтей эти названия запомнил. И вот волей судьбы в 2017 году в первый раз попал в Томск. Когда узнал, что мы едем сюда на гастроли, сразу сказал: «Мамочка, папочка, пожалуйста, составьте мне список с точными датами ваших важных томских событий. Наверняка меня будут спрашивать!». Вот так и случилось, вы заинтересовались нашей томской историей.
— В Томске вы только работали, не сходили в ЗАГС, где женились ваши родители?
— К сожалению, у нас не было абсолютно свободного времени, не успел там побывать.
— Но какое-то свое ощущение Томска, о котором вы с детства слышите, появилось?
— Всегда мало что успеваем посмотреть на гастролях, много работаем, но заметил из окна нашего автобуса, что на улицах много старинных красивых зданий. А больше всего меня потрясла ваша прекрасная осень! В Москве все зелено еще, в Томске же мы попали в пушкинские краски, в такую осень, как он любил. Есть зеленые деревья, есть желтые, красные, бордовые, смешанных цветов… Очень красиво! Первые дни наших гастролей лил дождь, а сейчас выглянуло солнце.
— Как вам местное театральное пространство и томские зрители?
— Я в восторге от Томского ТЮЗа, от здания — это какая-то маленькая «Александринка»! Очень уютный, хороший театр. И зрители добрые, замечательные, отзывчивые, соучаствующие в процессе. Они с тобой с первой минуты спектакля. Я им очень благодарен. Спасибо всем томичам, привет им от меня и от родителей!
Принцип чтения. Григорий Сиятвинда: «Из-за книги чуть не стал лесником!»
Григорий Сиятвинда появился в нашем «Принципе чтения» благодаря «Большим гастролям» и приезду в Томск театра «Сатирикон». Артист, известный по ярким ролям в фильмах «Жмурки», «Не валяй дурака…», «Спартак и Калашников» и многим другим картинам, в Томске сыграл в «Одноруком из Спокана», комедии, полной абсурда, и при этом очень смешной. А перед спектаклем мы пожалели, что график гастролей предельно насыщен и сравнительно мало времени для беседы, иначе бы еще долго с радостью слушали рассказы Григория о любимых книгах.
Оказалось, из-за прочитанной в детстве книжки Сиятвинда даже мечтал стать лесником. Но стал артистом и теперь играет некоторых писателей на сцене. Читает и перечитывает классику, интересуется книгами по истории.
— В детстве я каждое лето отдыхал в деревне под Тюменью у дедушки с бабушкой. У нас там была своя «банда», в нее входило несколько городских и деревенских ребят. Последним приходилось непросто: их часто заставляли заниматься домашними делами — что-то полоть, поливать… Мне в это время делать было нечего — мои бабушка с дедушкой меньше нагружали меня хозяйством. Да и у нас был скорее дачный вариант, чем деревенский, животных мы не держали. Так что пока товарищи помогали дома, я был свободен, оставался один. Самым удобным в такие моменты было читать книги. Тем более у нас дома была своя библиотека.
Помню, в те годы я долго читал романы Александра Дюма, хотя одна из частей истории, «20 лет спустя», далась мне небыстро. Любимой книгой тех лет были «Песни черного дрозда» Вячеслава Пальмана. Это художественная литература, главный герой истории — лесник, живущий, как ему и полагается, в очень уединенном уголке леса. У него была собака, даже полуволк, по имени Самур. Их приключения в книжке и описывались. Я начитался «Песен черного дрозда» и захотел тоже стать лесником. Потом это, слава богу, прошло. Но та книга произвела на меня большое впечатление. Она написана с большой любовью к природе, к жизни, очень светлая и вдохновляющая.
Сильное впечатление на меня произвели и романы Жюля Верна. Читал я их в отрочестве, опьяненный идеей научно-технического прогресса. Герои Жюля Верна воодушевлены человеческим гением, возможностями… Я тоже воодушевился, мне эти книги помогали учиться в школе. Особенно меня привлекали география и физика. А у Жюля Верна есть роман «Таинственный остров», где компания образованных людей разных специальностей, в том числе и инженеров, попадают на необитаемый остров. У них нет ничего, но есть знания. К примеру, они понимают: раз нашли определенный минерал, значит, на острове должна быть руда. И через несколько лет они чуть ли не электростанцию там построили! В романе так ярко все было описано, что он пробудил мой интерес к знаниям.
В основном в детстве я много читал приключенческие истории, шпажно-рапирные военные вещи. Сам я стал фехтовать уже потом, но, наверное, отчасти помог увлечься этим видом спорта Д’Артаньян. Он меня поразил, правда, больше в киноварианте, в образе Михаила Боярского, чем в книге. В нашем детстве он был очень популярен, у многих на мотоциклах или на гитарах висели его портреты.
Предмет «литература» мне не нравился. Читать я любил, но то, что там предлагали изучать на уроках, я пробовал и не шло. Возможно, потому, что меня заставляли брать эту книжку, из чувства протеста. И, думаю, наша школьная программа так составлена, что многие вещи предлагают читать совершенно не вовремя. И этим вызывают отвращение на долгие годы, не хочется даже прикасаться к произведению.
Не скажу, что у нас была плохая учительница литературы, но у меня всегда были проблемы с сочинениями. Когда меня заставляли в письменном виде изложить что-то о прочитанном, к примеру, как раскрывается образ Наташи Ростовой в «Войне и мире», это для меня было мучением. Я не понимал, как это сделать. Чувствовал, что советская идеология всегда не против, если ты трактуешь произведение через призму хорошего отношения автора к народу и революционные идеи. Этот найденный прием я использовал бессовестно. Благодаря этому у меня были не только двойки. Но интеллект подобные сочинения никак не развивали.
Когда я окончил школу и поступал в Щукинское театральное училище, то впервые написал сочинение без помощи мамы. Прежде она мне очень помогала и не стыдилась этого. Мы оба были математики, она знала, что надо писать. В Щукинском на экзамене я справился без посторонней помощи и получил «пятерку», чем был очень горд. Хотя это не имело решающего значения для поступления на актерскую специальность, другие вещи были гораздо важнее.
«Войну и мир», которую я не переносил в школе, я перечитал лет пять назад взахлеб, как детектив. Не отрываясь, клянусь, от первого до последнего тома! Наконец все понял в этом романе. Думаю, еще немного времени пройдет, я позабуду детали, снова вернусь к «Войне и миру», и при новом прочтении мне еще какой-то пласт откроется. Оно так многослойно, многообразно! Его и в школе, считаю, можно было бы интересно преподавать. Но для этого нужны учителя с призванием к педагогике.
Важно научить детей получать удовольствие от чтения, от литературы. По-моему, книги — главное изобретение человечества! Это первоначальный инструмент передачи знания, без него вообще ничего бы не было. Очень плохо, что сейчас гаджеты оттягивают людей от литературы. И еще плохо, что исчезает книга в качестве материального носителя. В электронном виде информация воспринимается по-другому. У нас просто не принято рассматривать тонкие материи. Но от бумажной книги ты получаешь знания еще и по другим каналам. Я не изучал этот вопрос всерьез и не знаю, как правильнее назвать эту особенность. Когда беру в руки бумажную книгу, то что-то чувствую особенное, чего не скажу про электронную. Можно в гаджете «Войну и мир» читать, вроде бы все то же самое будет, но как будто одного измерения не хватает. В этом разница.
Я читаю только на бумаге. Электронную книгу пробовал, мне подарили ее однажды, я туда сразу столько всего накачал! Радовался: «Вот, у меня такая тонкая книга, а в ней просто библиотека Ивана Грозного собрана!». И чуть-чуть почитал, не пошло. Сейчас лежит дома, пылится.
Наша актерская работа связана главным образом именно с текстом, с литературой, мы же его произносим и визуализируем. Мне кажется, если человек сходил в театр, посмотрел спектакль по пьесе, к примеру, Шекспира, вернулся домой, снял с полки томик и его перечитал, то это то, чего мы и добивались.
Александр Пушкин для меня загадочная фигура в русском мире. Не было бы его, и все равно русских язык бы существовал. Не он же его придумал. Но Пушкин его на долгие годы усилил.
Я играю Пушкина в спектакле «Бунтари» в МХТ имени Чехова. Там другая история — про бунтарей, про декабристов, роль Пушкина в тех событиях. Среди тех, кто участвовал в восстании декабристов, было много его друзей. Это размышления про бунт, о том, стоит ли бунтовать, что такое бунт, почему он периодически возникает и висит над страной. И Пушкин, конечно, бунтарь, но его поле бунта в другой области. Хорошо, что он в декабристском выступлении не участвовал. У него было еще 12 лет после 1825 года на то, чтобы написать много хорошего.
В Томске мы играли спектакль «Однорукий из Спокана» по пьесе ирландского автора Мартина Макдонаха. Мне нравится его кинематографическая деятельность в большей степени, я с ней лучше знаком, чем с его драматургией. Когда я в первый раз услышал про то, что он драматург, то я уже видел его фильм «Залечь на дно в Брюгге». Это кино до сих пор остается у меня одним из любимых. Верю Константину Аркадьевичу Райкину, что Макдонах очень хороший драматург. Константин Аркадьевич читал все его пьесы, а три из них ставил в «Сатириконе». Этот автор интересен, у него острый взгляд на современность и на человеческую природу, на нашу жизнь.
Это философский вопрос, кто кого находит — я книжки, или наоборот. Я уже в том возрасте, когда можно перечитывать то, что читал прежде. Забывается многое, и я счастлив тем, что можно нарезать круги. Получаю удовольствие от возвращения к знакомым книгам.
Раньше я читал только художественную литературу, а сейчас меня стали интересовать еще и книги по истории, книги о том, как устроен мир. В школе, конечно, об этом рассказывают, но там обычно взгляд очень поверхностный и плоский.
Авторов не вспомню, но мне попадались книги, которых официально в нашей стране нет, их не продают. Меня интересовал период истории дохристианской Руси. Об этом обычно молчат. А я почитал, что ученые люди пишут, которые разошлись с академической наукой во взглядах и ушли в некоторое подполье. Их версии не принимаются государством, поэтому, вероятно, их мало издают. Меня интересует абсолютно разная литература. Я доверяю уже себе в этом смысле, если мне попадается чушь, я понимаю, что это чушь. И наоборот.
Читаю всегда, когда это возможно. В дороге — в поезде, в самолете… Только в машине уже технически трудно. В Томск я летел с книжкой Сергея Лукьяненко — это фантастика, роман «Линия Грез». Не зря он «попросился» в рюкзак, летящий в Томск — уже потом я узнал, что здесь живет писатель Юлий Буркин, написавший в соавторстве с Лукьяненко роман «Остров Русь».
Особенно любимые авторы у меня есть. Я с большим удовольствием, смакуя каждую строку, читаю Толстого. Куприн мне безумно нравится. Постепенно возвращаюсь к тому, от чего в школе меня отвратили.
С современной русской литературой я плохо знаком. Что-то пытался читать. К примеру, жена мне посоветовала «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева. Хорошая, прекрасная литература. Наверное. Мне она в целом понравилась, но все-таки это же частная история. Более обобщенные вещи, написанные 100 лет назад, мне больше нравятся.
Героев каких книг я хотел бы сыграть? У меня уже нет таких предпочтений. В училище была мечта о роли, но она не состоялась. Я подумал: значит, незачем. Хотя она осталась мечтой, если случится в какой-то вариации, то я всегда буду не против сыграть Смердякова. Мы просто делали дипломный спектакль по Достоевскому, и я там играл черта, а всегда почему-то хотел роль Смердякова. Хотя мой черт мне тоже очень нравился.
22 января 60 лет исполнится Владимиру Ивановичу Большову. Он служит в "Сатириконе" почти 35 лет. Попал он сюда сразу после окончания Школы-студии МХАТ в 1984 году. За это время успел поработать с Владимиром Агеевым и Робертом Стуруа, Контантином Райкиным и Юрием Бутусовым, Ниной Чусовой и Александром Горбанем. О театре, ролях, путешествиях и режиссерах он рассказал в интервью нашему журналу.
Вы очень любите путешествовать, наше интервью мы тоже попробуем построить как путешествие. Ведь жизнь — тоже путешествие. Откуда началось ваше? Где вы родились? Кто были ваши родители?
Я не очень хороший летописец, не помню, где мы жили до школы. Мои четкие воспоминания касаются уже школьного времени — до 7 класса мы жили рядом с метро Университет, на улице Строителей. Папа был инженер-строитель, мама — завпроизводством. Папа, к сожалению, уже умер. Мама жива, ей 87 лет.
Решение стать артистом пришло внезапно?
Совершенно внезапно. В последнее время, в связи с юбилеем, я даю много интервью, и часто рассказываю одно и то же. Чувствуешь себя заезженной пластинкой. (смеется) Но мне не сложно повторяться. Когда я окончил школу и не знал, куда себя приложить, то, скитаясь по Москве и оказавшись на Калининском проспекте, я случайно встретил одну из бывших одноклассниц. И узнав, что я не решил, куда идти, она почему-то сказала: "Тебе только в театральный надо!" Не знаю, почему она так решила. Видимо, мои школьные проявления были такими. Я попробовал. В Щуке совсем не получилось, в ГИТИСе не добрал полбала на общеобразовательных экзаменах, я поехал поступил в Свердловский, потом загремел в армию, после — работал в Москве оформителем, и, наконец, поступил в Школу-студию МХАТ.
В Школе-студии вы учились на курсе Ивана Михайловича Тарханова. Какой самый главный жизненный урок он дал вам?
Это, в первую очередь, отношение к профессии. Иван Михайлович приходил всегда выбритым, в рубашке и галстуке, ухоженный. И это было не потому, что он любил приодеться, но этим он подчеркивал важность того, чем мы занимаемся. Возможно, сейчас это не так важно, но тогда нам казалось, что мы прикасались к другому миру, который уходил и от нас тоже.
Что вспоминается из студенческой жизни?
Мы всегда любим вспоминать, в основном, хорошее, а не плохое. Когда оглядываешься назад, кажется, все это было весело. Но, например, первый курс — это точно каторга. И это не только наш вуз и наш курс. Потом начинаются отрывки, спектакли, репетиции, как-то уже больше свободного времени. А здесь ты с утра до ночи, нон-стоп, этюды, наблюдения, занятия. И хотя у меня не было вопроса, зачем мы все это делаем, иногда все казалось немножко детским садом: стульчики ставить, тишину слушать. На курсе почти все были после армии, поработавшие... Но в актерской среде есть такая поговорка: у этого актера пропущен первый курс. Это очень важный курс. Здесь воспитываются внимание, партнерство — это фундамент. Где-то в конце второго курса Андрей Михайлович Лобанов начал репетировать дипломный спектакль по пьесе А. Вампилова "Старший сын". Меня назначили на роль Сарафанова. Она не получалась, меня сняли с роли, и назначили другого, но, в итоге, я эту ситуацию победил и играл роль Сарафанова в одном составе.
Следующая остановка в нашем путешествии — "Сатирикон". Театр выбрал вас или вы его?
Он меня — тут и лукавить нечего. Тогда еще Аркадий Исаакович был жив, и они с Константином Аркадьевичем пришли в Школу-студию МХАТ на наши показы. Они обратили на меня внимание, я думаю, из-за "Скупого" Мольера. Роль была такая яркая, эксцентричная. Это, конечно, только мое предположение, мы на эту тему потом с Константином Аркадьевичем не разговаривали. "Что-то ты мне приглянулся". (смеется) И мне сделали предложение. Была одна забавная история — спустя два или три года, я шел по Тверской и встретил Тарханова. Мы обнялись, конечно. — Как ты? Что ты? Где ты? — Я в Сатириконе. Он посмотрел на меня, положил мне руку на плечо и сказал: "Ну, ничего!" (смеется) Наверное, с позиции мхатовца "Сатирикон" — это было что-то не очень серьезное...
Одним из первых спектаклей был "Мир дому твоему", где вы играли с Аркадием Райкиным, он же был одним из постановщиков...
Дело в том, что я застал Аркадия Исааковича Райкина уже достаточно пожилым человеком, в спектакль я вводился самостоятельно. Это был пробный камень, так сказать. Аркадий Исаакович его не репетировал. Мне дали перед отпуском роль на лето, я уехал, и в лесу, с деревьями, репетировал. (смеется) Спектакль был так построен, что Райкин сидел в кресле и наблюдал со стороны. Когда я ушел со сцены, актеры, давно работающие в театре, сказали, что я принят, меня признали. Аркадий Исаакович сидел и смеялся — а это показатель.
Молодые артисты во многих театрах влетают в детские спектакли…
У нас был такой спектакль. "Маугли". Он был ужасно тяжелый. Все было решено так, будто действие происходит в спортзале. В этом спектакле все было построено на пластике, сценическом действе. Ребенок следил больше за действием. Но это была пытка, а еще костюмы чем-то пропитывали специально, чтобы мы больше были похожи на волков... Они ужасно пахли, когда ты начинал скакать и прыгать. Но стаю мы изображали лихо. Сын, когда был маленький, спрашивал: "А кого ты играешь в этой сказке?" Ну, как я ему буду говорить, что играю шакала. Думал-думал, как бы мне выкрутиться и придумал: "Я играю друга тигра". "А это тот, который "Мы пойдем на север"? Так что обмануть не удалось.
Одним из знаковых спектаклей стали "Служанки" Романа Виктюка. Пластика в нем играет не последнюю роль, к тому же это и один из первых спектаклей, где женщин играли мужчины. В чем сложность существования в женском облике?
Я ввелся позже — на роль Соланж, вместо Констнатина Райкина. Так что и тут с режиссером (Романом Виктюком) не работал. Обошел острые углы. (смеется) Мы там не играли женщин, мы играли ситуацию, а не характеры. Пластику в этом спектакле ставил Валентин Гнеушев, а танцы — Алла Сигалова. А с пластическим рисунком помогали партнеры.
За почти 35 лет работы в театре были в вашей биографии и Нина Чусова, и Юрий Бутусов, и Роберт Стуруа, и Константин Райкин. Какую самую необычную задачу ставил режиссер?
Мы репетировали с Александром Горбанем "Трактирщицу", и он как-то пытался объяснить, что он хочет. И, в итоге, формулировка была такая: "Ты понимаешь, эта сцена должна быть коричневой".
Каждый из режиссеров выстраивает свой мир на сцене и сразу войти в него бывает нелегко. Все ли предлагаемое режиссером принимается сразу? Иногда возникают конфликты внутренние. Наш театр дисциплинированный, и мы не позволяем себе бросать в режиссера стульями. Но внутреннее непонимание возникает часто. Самая для нашего театра трудная была работа с Владимиром Агеевым, когда он ставил "Маскарад". И понять, чего он хочет было непросто.
Как работает Бутусов с актерами? Вы ведь играли у него в трех спектаклях "Макбетт", "Король Лир" и "Чайка"?
Мы ему иногда в лицо говорили: "Юр, ну чего ты, это ж мы все придумали. Это же мы все сделали! Это же все этюдным методом, и эти этюды принесли мы. И костюмы, и этюды, — все мы, а ты только отбираешь — хорошее или нет. Устроился хорошо". (смеется) Это в шутку, конечно. Бутусов же вполне серьезно говорит: "Моя задача, как режиссера, размять вас, направить в ту правильную сторону, где вы начинаете творить". Это по-простому. Если это так, то у него получается. Он собрал свою команду, с которой работает постоянно, и мы ему за это благодарны. Нам легко придумывать вместе спектакль, и мы чувствуем себя сильной командой. И очень любим друг друга.
Возвращаясь к теме путешествий. Где вы были в последний раз и что вам дают путешествия?
Последний раз мы были в Черногории, но это было не впервые. Мы любим там отдыхать. Не столько из экономии, что тоже имеет значение, естественно, но просто бывает по времени быстрее сообразить — нет проблем с визой. Мы уже хорошо знаем эту страну, каждый раз, когда приезжаем, обязательно поднимаемся в горы к святым местам. Неоднократно бывали в Риме и Венеции, любим туда возвращаться — за один раз все не посмотришь. Отдых у нас делится так — или пляжный, или и когда море есть и что, как говорится, взять в голову. Для души что-нибудь. А так, в принципе, мы едем, чтобы побыть вдвоем, потому что в течение сезона это не всегда получается. И за впечатлениями.
Какая страна запомнилась больше всего?
Наверно, все-таки, Италия... Когда гид говорит, что камню 5000 лет, на меня это производит впечатление. Представляешь, как все было раньше. Вообще мы с Граней (Агрипина Стеклова) любим ходить сами по себе, без гидов. Я лучше недополучу информацию, которая потом, наверняка, сотрется, но получу какое-то эмоциональное впечатление. Бродского как-то спросили: "А вы фотографируете, когда путешествуете?" "Нет, я все записываю на сетчатку". Если перефразировать, я записываю все сюда (показывает на сердце).
Если остаться ненадолго в Италии, то можно вспомнить, что в вашей биографии был замечательный спектакль "Ромео и Джульетта", где вам в разное время довелось сыграть две роли — Меркуцио и брата Лоренцо. Да, было. Это райкинский спектакль "Ромео и Джульетта", где я играл Меркуцио, он шел в "Сатириконе". А второй был поставлен в рамках театрального проекта Робертом Стуруа. В нем роль брата Лоренцо играл Григорий Сиятвинда, но, почему-то, в тот день играть не смог. Спектакль был под срывом, ко мне обратились, чтобы я сыграл эту роль. Это был один незабываемый раз.
Тогда вопрос такой, если это возможно запараллелить, взгляд на события в Вероне брата Лоренцо и Меркуцио.
Я до вашего вопроса не задумывался, в чем разница их отношения к происходящему. Но, конечно, для брата Лоренцо — это больше философский подход. Что он делает, почему решается объединить Ромео и Джульетту, потому что, может быть, тогда прекратятся распри. Никто же не знал, как все случится в итоге. Что произойдет убийство и ненависть все сильнее будет разгораться. А Меркуцио мне ближе, как персонаж резкий, яркий, нарывающийся такой. Он же старше их всех. Он такой заводила и воспринимает ситуацию горячее и прямолинейнее, чем брат Лоренцо. Он провокатор, задира, сам постоянно нарывается на Тибальта. Ему нравится находиться на острие бритвы.
Как изменился "Сатирикон" за почти 35 лет вашей работы в театре? (35-летие службы в театре Владимир Большов отметит в 2019 году)
Переход от театра миниатюр к новому "Сатирикону" был постепенный, не резкий. Постепенно Константин Райкин стал нащупывать свое. Он много двигался, много ставил на себя, в основном, мы вокруг него были, это тоже надо признавать. Может, поэтому мы никогда не завидовали друг другу, не строили козни из-за ролей, нам делить было нечего. Мы все были таким гарниром. Театр незаметно менял свое лицо — появился "Багдадский вор". Самым внятным переходом были "Служанки", потом, конечно, "Великолепный рогоносец" Петра Фоменко на Малой сцене. Некоторые артисты, например Граня, говорят что, посмотрев "Служанок" и, в первую очередь, "Рогоносца", поняли, что хотят работать в этом театре. Потом пришли Стуруа, Бутусов, Фокин... Помню, было обидно, когда наш театр устойчиво ассоциировался с танцами, хотя этого уже практически не было. Уже произошла смена лица.
Чтобы вы пожелали театру, себе и зрителю.
Зрителю я пожелал бы терпения в связи с тем, что сейчас происходит. Мы никак не можем запустить строительство, разрушив здание. Мы скитаемся, и все это не лучшим образом сказывается на нас, спектаклях. Но мы держимся. Пытаемся сохранить и себя, и коллектив, и лицо театра, и когда-нибудь, я на это надеюсь, мы вернемся в наш родной обновленный театр-дом, где, как и прежде, будем радовать нашего зрителя.
Отправлено: 25.01.18 10:14. Заголовок: Читать по ссылке «Ш..
Читать по ссылке «Шекспир знал про человека всё» Режиссер Юрий Бутусов — о новой версии «Гамлета», назначении на пост худрука Театра имени Ленсовета и отношениях с власть имущими
Отправлено: 26.01.18 09:35. Заголовок: Читать по ссылке Юр..
Читать по ссылке Юрий Бутусов: Государство не должно выступать в роли цензора театра Новый худрук Театра имени Ленсовета: Люди платят налоги в бюджет, а мы получаем бюджетные деньги
Юрий Бутусов: Мне не нравится культ силы и кричащие головы в телевизоре
Художественный руководитель театра Ленсовета представил публике своего «Гамлета», где главную роль сыграла молодая актриса Лаура Пицхелаури. С этого важного театрального события мы и начали разговор с режиссером
— Чем эта работа для вас уникальна?
— Мы вложили в этот спектакль много сил, чувств и нервов. Мы говорили в нем о том, что беспокоит и волнует нас. Мы не ставили никаких диагнозов и оценок обществу. Мы пытаемся разобраться в том, что происходит с нами. Как нам жить? Что значит быть человеком? Что такое достоинство? На что мы имеем право? Где наши границы? В чем смысл нашего пребывания на земле? Вот так. Не больше и не меньше. Такие простые вопросы. Мы делали это честно и конкретно. Без всяких фиг в кармане и провокаций. Я горжусь и восхищаюсь работой Лауры в роли Гамлета, ее бесстрашием, самоотверженностью и болью, которую она чувствует, понимает и передает нам. Все спекуляции и глупости на тему о том, что женщина не может играть Гамлета, мне отвратительны и свидетельствуют о нездоровье тех, кто это говорит. Надо быть бесчувственным уродом, чтобы не почувствовать честности нашего высказывания. Я говорю об этом с такой резкостью, потому что мне надоел цинизм, нежелание воспринимать, желание подчинять все и всех своему мнению и бессильная тупая злоба, рождающая только злобу. Я горжусь этой работой. Насколько она ценна с точки зрения искусства, это не мой вопрос, и он не интересует меня. Театр — это волевой акт человека, пытающегося выйти за пределы своего земного предназначения и предопределенности. Это действие, дающее возможность сделать жизнь человека божественной. Мы должны делать это, чтобы окончательно не оскотиниться. Поэтому нам нужна эта пьеса.
— Режиссерский театр в наши дни определяет почти все на российской сцене. Почему эта форма возобладала?
— Расцвет режиссерского театра — естественная вещь. В ходе развития театра смысл, философия стали концентрироваться в фигуре режиссера. Собственно, в театре три фигуры — драматург, актер и режиссер. Безусловно, все они важны, но именно режиссер отвечает за эстетические, этические и художественные вопросы. В этом уникальность профессии. Это во-первых. Во-вторых, сейчас происходит падение уровня актерского ремесла в связи с огромным количеством плохих сериалов и снижением качества актерской работы. С сожалением можно констатировать, что актер перестает быть личностью. А фигура режиссера становится основополагающей, ведь для общества театр всегда был и остается кафедрой и важнейшим социально-общественным институтом. Наверное, своим высказыванием я обижаю актеров, но я делаю это потому, что мне обидно за них.
— Не возникает ли в этих условиях конфликта интересов режиссера и драматурга?
— Конфликт режиссера и драматурга существовал всегда, с момента появления профессии режиссера. И к сожалению, сейчас многие ошибочно считают, что это одно и то же. Это разные профессии. Мне кажется, что нет такого правила или закона, которые помогли бы преодолеть этот конфликт. Умный и талантливый драматург понимает, что его работа — текст с определенным содержанием, который сам по себе не является фактом театра. Текст не конечный продукт, а начало. Он обретает жизнь и дыхание только на сцене, в конкретных условиях театра, с конкретными актерами и с режиссером, который может вдохнуть жизнь в эти слагаемые. Если в тексте есть содержание, нерв и правда сегодняшнего дня, то я уверен, что рано или поздно это будет услышано и обязательно найдется режиссер, который вскроет эту пьесу. Позволю себе смелость утверждать, что настоящий драматург это понимает. В нашей литературе есть произведение, которое подтверждает мою мысль. Максудов в «Театральном романе» Булгакова обретает силу воображения только тогда, когда герои пьесы являются ему в черной коробке театра. Содержание «Театрального романа» не сводится к пародии на театральные порядки и характеры. Это глубочайшее размышление о сути работы драматурга. К сожалению, как мне кажется, иногда амбиции авторства становятся важнее театра. Но это говорит только о том, что амбиции сильнее таланта. Особенно смешно, когда от имени умерших драматургов выступают их близкие и не очень родственники, которые как будто бы знают, что хотел сказать покойник.
— Надо ли зрителю готовиться к просмотру вашего спектакля? Скажем, перечитать пьесу?
— Я считаю, что, когда вы идете в театр, вы можете не знать ни автора, ни пьесу, ни режиссера. Это не имеет значения. Зритель не критик, не аналитик, не член комиссии ОТК. Это человек, который должен сегодня, сейчас, сию секунду, непосредственно, открыв все свои интеллектуальные и эмоциональные возможности, воспринимать то, что ему предъявляют режиссер и актеры. И очень важно, чтобы зритель понимал, что люди, которые делают спектакль, потратили на это огромное количество времени, интеллектуальных усилий и, попросту говоря, не глупее, чем он. И они искренне хотят быть понятыми и услышанными. Это правильная позиция для восприятия.
— Какой спектакль вы считаете на сегодняшний день вершиной своей режиссерской работы?
— Это прекрасный вопрос. Все мои спектакли — вершина режиссерского творчества (смеется). А если серьезно. Вершины недостижимы. Мы все ученики. На выпуске каждого спектакля возникает чувство, что это лучшее, что ты сделал! Но оно быстро проходит. Мы работаем в конкретных обстоятельствах, где есть актеры, театр, наша личная жизнь — все это мешает, но в то же время и помогает тому, что мы делаем. В каждом спектакле я ставлю перед собой какую-либо задачу. Всегда есть какая-то мысль, эмоция, которая ведет за собой все остальное. И решение этой задачи и есть мотор, который заставляет работать. Вот и все.
— Для чего вы ставите спектакль? Чтобы заставить зрителя испытать катарсис, увидеть актерское перевоплощение, изменить мир?
— Театр — это бескорыстное дело, это единственное место, где мне интересно, где я ничего не боюсь, это дело, которое я понимаю и люблю. Надеюсь, я ответил на ваш вопрос.
— Кажется, любой ваш новый спектакль вызывает восхищение публики и критиков. А есть ли неоцененные работы?
— В мире ничего не бывает случайного. Случайность — это проявление необходимости. Происходит все так, как должно произойти. Важно слышать себя. Стараться делать все максимально искренне. Те спектакли, которые не имели широкого успеха у публики — их немного, но они есть, — имели важнейшее значение для меня, для моего режиссерского становления. Я глубоко убежден, что для развития и роста неуспех важнее, чем успех. Он заставляет нас думать, переоценивать себя и дает импульс к развитию. Тем не менее если понимаю, что неудача, воспринимаю это болезненно, болею, тяжело реагирую на неадекватную критику, которой сейчас очень много. Вот такое противоречие. Но проходит время, непосредственная эмоция уходит, остается профессиональное понимание ситуации — хорошо это было или плохо и зачем.
— Есть ли несостоявшиеся проекты, к которым планируете вернуться?
— Таких ситуаций в моей жизни было немного, но они были. Это «Идиот» Достоевского в Петербурге в театре им. Ленсовета, когда я хотел, чтобы Мышкиным был Михаил Трухин. Но Мишу в этот момент позвали в сериал «Улицы разбитых фонарей», на роль милиционера Волкова. Он отказался от роли Мышкина и ушел из театра. Так волк съел мышь. Вторая ситуация — это «Отелло» в МХТ с Димой Дюжевым. Дмитрий, к сожалению, поставил мне невозможные условия по срокам, и я отказался, поскольку считаю: чтобы Дима сыграл эту роль, необходимо было чем-то пожертвовать. Та же ситуация случилась у меня в МХТ с Костей Хабенским. Я предложил ему Хлестакова, но он предпочел в эти сроки сниматься в кино. Я не имею никаких претензий, поскольку, как уже говорил, верю в то, что ничего не бывает случайно. Есть какой-то закон в театре, по которому какое-либо возникшее название и идею нужно воплощать тогда, когда есть в этом необходимость. Происходящее на сцене связано со временем, в котором мы живем.
— Вы не раз отмечали, что отрицательно относитесь к занятости театральных актеров в кино. Почему?
— Когда я говорю о том, что я отрицательно отношусь к занятости артистов в кино, я имею в виду только одно — профессию. Потому что в условиях небрежной режиссуры, плохих сценариев, которых большинство, артисты вынуждены работать без репетиций, быстро приспосабливаться. Естественным образом они привыкают к этому, переносят этот опыт в театр. Вырабатывается какой-то фермент лжи, потому что, попав в телевизор, человек моментально становится известным, и это как бы актерская цель, и уже неважно, что ты делаешь. Пляшешь, поешь или катаешься на коньках. Конечно, это их страшное заблуждение. Я совершенно не против того, чтобы артисты снимались. В кино работала масса выдающихся артистов, но все-таки их основной работой оставался театр, и они никогда его не предавали. К сожалению, сейчас это не так.
— Смотрите ли кино сами?
— Кино я люблю. Но мне кажется, что настоящего кино сейчас нет, хотя случаются исключения. Мне интересно то, что делают Попогребский, Лозница, Федорченко, Хлебников. Мне жаль, что не снимает Абдрашитов. Люблю Тарковского, Антониони, Бергмана, Иствуда, хорошее жанровое кино, которого, кстати, было достаточно в советское время. Так называемые блокбастеры, заполнившие наши кинотеатры, кажутся мне слабыми и картонными.
— В ваших работах — новое ли это прочтение классики или современные пьесы — всегда присутствует остросоциальное. Что больше всего расстраивает и пугает в современном обществе?
— Удивительно. Именно из-за отсутствия социальности иногда у меня складывается впечатление, что я нахожусь на периферии театральной жизни, но это не означает, что меня эти вопросы не волнуют. В театре меня прежде всего интересуют философские, поэтические и нравственные вопросы, вопросы самоидентификации человека. Мне кажется, что настоящий театр должен заниматься именно этим. Меня многое расстраивает и огорчает в нашей жизни. Мне не нравится агрессия в обществе. Мне не нравится бесконечное переделывание мира. Мне не нравится невнимание к культуре. Мне не нравится вседозволенность некоторых депутатов и, к слову сказать, театральных критиков. Они ведут себя, как будто бы они святые, а всех остальных надо сжечь на костре. Мне не нравится, что люди, отвечающие за культуру в стране, проявляют тенденциозность и настраивают, я настаиваю на этом, общество на однобокое, плоское восприятие искусства. Мне не нравится отсутствие точных законов о театре, позволяющих держать под замком в течение многих месяцев людей, которые как минимум заслуживают более внимательного и гуманного отношения, во всяком случае, пока идет расследование. Хотя та информация, что появляется в интернете о ходе расследования, вызывает подозрение в некомпетентности следствия и просто непонимании вопроса, о котором идет речь. Мне не нравится, когда людей, критикующих то, что происходит на их родной земле, моментально причисляют к врагам и ненавистникам страны. Это ложь и просто нечестно. Мне не нравится культ силы и кричащие головы в телевизоре.
— Режиссер, актер, музыкант, художник обязан в своем творчестве говорить о проблемах общества?
— Все эти люди, о которых вы говорите, обязаны говорить о человеке. Человек и есть главная проблема общества.
— Смелости ваших высказываний на политические темы, например, в спектакле «Кабаре Брехт» можно поражаться. Откуда берется это бесстрашие?
— Хочется побольше рассказать об этом самом моем бесстрашии (смеется). Шучу, конечно. Самое удивительное, что спектакль подвергался цензуре еще до выхода на зрителя. Дирекция требовала вырезать какие-то острые антивоенные высказывания Брехта, потому что в тот момент разворачивалась крымская история, пыталась заставить меня убрать пародию на программу «Время», что уж было совсем нелепо, поскольку пародия довольно безобидна. Но, как говорится, у страха глаза велики. В спектакле есть высказывания о том, что человек не хочет идти в армию ради того, чтобы завоевывать чужие территории. Я считаю, что такое право имеет каждый, и непозволительно запрещать человеку говорить о таких простых фундаментальных понятиях человеческого достоинства. Я чувствовал ответственность за молодых людей, игравших этот спектакль, для которых было принципиально важно сказать это. Без них я, может быть, и не решился бы. Хотя, конечно, иногда бывает страшно. После одного антивоенного монолога женщина в зале крикнула артисту: «Тебя самого надо расстрелять». А ведь у нее, наверное, тоже есть дети. Иногда это советское «как бы чего не вышло» приобретает абсурдные, хотя и не безобидные формы. Так, директор запретил мне разместить на сайте театра слова в поддержку арестованных по делу «Седьмой студии», хотя это были простые, человеческие слова, не имеющие отношения к политике. Вообще то, что сейчас происходит возвращение к идеологии советского времени, восстановление административно-командных методов управления, желание с их помощью манипулировать человеком, лишить его даже свободы мысли — это самое страшное, что я наблюдаю. В том числе на протяжении последних лет в театре, в котором служу. Именно проявление этих тенденций заставило меня попытаться изменить структуру его управления (Юрий Бутусов в конце прошлого года из главного режиссера превратился в художественного руководителя театра Ленсовета. — Ред.). Я убежден, что театром должна руководить единая команда с общим пониманием целей, задач и этическими принципами, люди, которые отвечают за его художественное состояние, делают его современным и нужным обществу. А не чиновники из администрации, для которых театр — предприятие, обслуживающее население, как прачечная или столовая. И уж тем более не директора, подавляющее большинство которых не разбирается в художественных вопросах. Любой настоящий театр является театром авторским, и настоящий директор обязан поддерживать своего художественного руководителя. В этом его достоинство и профессия. Как пример могу привести самый успешный театр страны, во главе которого художественный руководитель Римас Туминас и директор Кирилл Крок.
— Какой спектакль будете ставить?
— Надеюсь, впереди много работы, и я обещаю, что буду меняться и всегда буду следить, чтобы не стать занудным и скучным. Планируется современная пьеса в МХТ. В театре Ленсовета хочу вернуться к чеховскому «Иванову», будут еще два больших спектакля к юбилею театра, один из них — к 100-летию Игоря Петровича Владимирова. Я надеюсь, что это осуществится, хотя если я не добьюсь перемен, о которых говорил выше, не исключаю изменений в моей судьбе.
Марьяна Спивак: «Звягинцев научил ничего не играть»
4 марта в Лос-Анджелесе будут объявлены лауреаты премии «Оскар». В числе претендентов на победу в номинации «Лучший фильм на иностранном языке» – картина Андрея Звягинцева «Нелюбовь», уже получившая целый ряд международных наград. Для актрисы театра «Сатирикон» Марьяны СПИВАК фильм стал первым опытом в полнометражном кино. Пока весь мир ожидает объявления победителей, «Театрал» побеседовал с актрисой о работе над картиной и любимых ролях в театре.
– Марьяна, работа в кино и в театре – два совершенно разных процесса. Не сложно переключаться? – Знаете, в случае Звягинцева они не такие уж и разные, потому что он дает возможность репетировать. Пробы шли на протяжении полугода. Фактически, это тот же самый процесс, который происходит в театре. К моменту начала съемок мы точно знали, чего Андрей Петрович от нас хочет. За исключением некоторых моментов, ничего не придумывалось на площадке, все было намечено еще в репетиционный период. В то же время Звягинцев не диктует свою режиссерскую волю, в отличии, например, от Райкина, для которого важно все исполнить в точности, вплоть до интонации и поворота головы. Кино и театр – это действительно совсем разные миры. Но школа Станиславского одна. В хорошем кино и хорошем театре добиваются одного и того же – чтобы зритель смотрел и верил. Поэтому мы пробовали разные варианты, пока режиссера не устроил результат.
– То есть совершенство достигается за счет долгой шлифовки? – В общем, да. Пожалуй, единственным исключением, была сцена в морге, снятая с первого дубля. На нее был отведен целый съемочный день, и, как потом рассказывал Звягинцев, он и предполагал, что либо это будет снято сходу, либо придется долго накачивать атмосферу, достигать нужного состояния.
– Какие впечатления у вас остались от работы с Андреем Петровичем? – Он прекрасный! Очень тихий и интеллигентный. Никогда не повышает голос. Если делает замечание, то наедине. Работа с ним – это немножко магический процесс. Потом он интеллектуал, невероятно начитанный, его интересно слушать. Он рекомендует много книг и фильмов, и ты насыщаешься культурой, которую он несет. Когда ему нужно изучить отснятый материал, он садится в двух миллиметрах от монитора, снимает очки и с микроскопического расстояния пристально вглядывается в картинку. Выглядит это очень забавно. Те артисты, которые работают с ним впервые, сильно переживают, потому что думают, что что-то делают не так, раз после 35-го дубля он никак не говорит «снято». На самом деле ему просто нужно, чтобы пылинка пролетела по определенной траектории из одного угла экрана в другой. Он ждет пылинку. И не успокоится до тех пор, пока вся картина не сложится так, как он себе представлял.
– Как вы попали в фильм? – Меня, по счастью, заметила кастинг-директор картины Элина Терняева. Она знала меня по спектаклю Юрия Бутусова «Чайка». К моменту начала проб я только закончила съемки в сериале и была ужасно уставшей. Но не прийти на пробы к Звягинцеву просто глупо. И я пошла.
– Он вообще долго артистов выбирает? – Очень долго. Причем сразу предупреждает: даже если мы будем встречаться каждую неделю, это совсем не значит, что в итоге именно вы будете играть. Я реально полгода ходила на пробы. Столько же и Вдовиченков на «Левиафана» ходил, причем выучивая огромные куски текста. Но я была готова к этому. И, честно говоря, даже не надеялась, что могу быть утверждена. Просто мне было в кайф репетировать. Кстати, примерно так же проходили пробы на «Чайку». Бутусов же никогда не знает ни какую пьесу он в итоге поставит, ни какие артисты у него будут заняты. Каждый раз лотерея. Но это большое счастье – работать с такими режиссерами. Даже понимая, что вероятность попасть в обойму ничтожно мала. Пусть ты не сыграешь, но хотя бы прикоснешься.
– Чему вас научил Звягинцев? – Ничего не играть. Ничего не изображать. Добиваться максимальной правдивости. Наверное, все-таки больше идти от себя, чем от персонажа. То есть твой герой – это ты в предлагаемых обстоятельствах. Для Звягинцева важно, чтобы все было выверено с математической точностью. И с какой-то душевной точностью. Если человек существует недостоверно, он это разглядит со своих двух миллиметров. Поэтому у него даже в массовке не статисты, а актеры с образованием.
– Как вы искали в себе черты столь непохожей на вас героини? – Я пыталась оправдать ее тем, что в жизни ей досталось слишком мало любви. Наверное, в самых истоках, не ее вина, что все так произошло. Я глубоко убеждена, что она действительно никому не отдала бы своего ребенка.
– Что вы хотели сказать российскому зрителю этой картиной? – Я думаю, эта история относится не только к российской действительности, но и к мировой. Она к гомо сапиенс относится. Потому что человек по природе своей эгоистичен, склонен думать исключительно о себе. Это история о людях, которых живут через стенку или сидят за соседним столиком. Увидев ее, начинаешь обращаться к своей семье. Не слишком ли много претензий ты предъявляешь своему любимому человеку, не слишком ли мало внимания уделяешь своему ребенку? Мне кажется, этот фильм о том, что нужно остановиться и посмотреть, что происходит в твоей жизни. Я не думаю, что в нем содержится призыв не разводиться. Неполные семьи подчас гораздо счастливее тех, в которых формально есть и отец и мать. Я, например, росла в неполной семье, при этом мои родители в прекрасных отношениях. Бог его знает, что было бы, если бы они пытались сохранить семью ради ребенка. Может быть, этим фильмом мы кого-то предостерегли.
– Марьяна, вы из актерской семьи. Ваши родные готовили вас к тому, чтобы стать актрисой? – Нет, мне давали абсолютную свободу выбора, а папа вообще надеялся, что я выберу более надежную профессию – журналиста, дипломата или юриста. Что-нибудь, что приносит деньги. Или хотя бы интеллектуальное развитие. Это происходило, потому что он хотел уберечь меня от кошмаров актерской профессии, о которых знал не понаслышке. Все эти удары по самолюбию, взлеты и падения бывают очень болезненны, и не всегда тебе улыбается удача, иногда ты просто не знаешь, как выкарабкаться. Но мне никто ничего не запрещал. В школе я сопротивлялась мнению одноклассников, которые говорили, что я обязательно стану актрисой. Подростку такая предопределенность не нравится, он всегда и во всем хочет идти вопреки. Но в старших классах я подумала, почему бы не попробовать? И пошла на подготовительные курсы в Школу-студию МХАТ. Когда, наконец, было принято решение поступать в театральный, вся семья принялись перевоспитывать меня в девочку. Потому что выглядела я совершенно неподобающе – носила балахоны, драные джинсы, категорически не желала надевать юбку и тем более вставать на каблуки. А при моей внешности героини нужно было выглядеть хотя бы не панком.
Дома за меня ужасно переживали, а я строго-настрого запретила любые звонки с просьбой иметь снисхождение к ребенку. Впрочем, никто и не стремился таким образом поучаствовать в моей судьбе, потому что в нашей семье принято, чтобы человек добивался всего сам. Фамилия – не повод идти по головам. Наоборот, если ты ребенок успешных родителей, будь добр, докажи, что ты сам по себе чего-то стоишь. Собственно, это то, чем всю жизнь занимаются актерские дети.
Вначале я старалась никому не говорить, кто мои родители, хотя всегда гордилась своей семьей. Теперь спокойно говорю, что моя бабушка – Жанна Прохоренко, моя мама – Екатерина Васильева, мой папа – Тимофей Спивак.
– А мысль стать режиссером вас не посещала? – Нет, не посещала. Режиссура, как и педагогика, это слишком большая ответственность. Хотя мои папа и мама с успехом практикуют режиссерскую деятельность. Так что когда-нибудь, накопив опыта, я, может быть, тоже этим займусь. По натуре я скорее исполнитель, нежели сочинитель. В институте я терпеть не могла этюды. Полюбить их мне помог Бутусов. Он научил с удовольствием кидаться в любые авантюры.
– Чем вам близка его эстетика? – Наверно, своей безбашенностью. Свободой. Может быть, псевдосвободой, потому что ты все равно загнан в рамки – режиссер в любом случае тебя контролирует. Но внутри ты ощущаешь себя абсолютно свободным человеком. Это главное. Бутусов дает много шансов проявиться так, как ты не проявлялся раньше. Скажем, спектакль «Отелло» для меня настоящий подарок: в нем можно сыграть все образы, которые только возможно представить. Мы все пробовали, искали, какая же она, Дездемона, и вдруг поняли, что она разная – как и любой человек в непохожих обстоятельствах. В спектакле эта многоликость и многогранность преподносится в такой утрированной театральной оболочке, в целой палитре характеров. Бутусов говорит, что зритель сможет эмоционально откликнуться, только если ты сам отдаешься до конца. Мне это близко. Я с радостью буду биться головой о стену или выливать на себя ведра воды – мне это по кайфу, я в этом смысле не брезгую ничем. Мне нравится возможность отрыва на сцене, возможность пробовать и рисковать.
– Наверное, поэтому Бутусова так любит театральная молодежь. – Возможно, но я думаю, главное то, что он говорит сердцем. Что он не умствует, не мудрствует лукаво, а делает то, что трогает, волнует и болит. То, что понятно и актерам и зрителям.
– Вы говорите, Юрий Николаевич может репетировать одно, а выпустить другое. Так, кажется, было и с «Отелло»… – Да, спектакль вырос из «Трех сестер». Изначально мы репетировали Чехова.
– А в итоге получился Шекспир. –Ага. Репетировать мы начинали еще на своей площадке, сцена была буквально завалена реквизитом и декорациями. У нас было пять пар лыж, несметное количество горшков с кустами, какие-то ковры, шубы, часы, игрушки и три постамента – «Комната Андрея», «Комната Ирины» и «Комната Ольги». Но по техническим причинам «Три сестры» не случились, и было принято экстренное решение делать «Отелло». Времени оставалось катастрофически мало, и все этюды, которые делались к «Трем сестрам», перекочевали в новый спектакль. Поэтому, например, сцена, где Дездемона стреляется с Яго, называется «Кирпичный завод». Новый реквизитор никак не мог взять в толк, почему в спектакле «Отелло» он должен что-то складывать в комнату Андрея. Какой еще Андрей?
Для «Трех сестер» мы притащили в театр несколько рулонов настоящего газона, который на протяжении всего периода работы жил в репетиционной на большом куске фанеры. За это время трава вымахала в метр высотой. Было так круто, когда парни раскатывали ее на авансцене! Ты лежал на этой траве, чувствовал мокрую землю и чуть ли не червяков, которые в ней обитали. В эмоциональном смысле это давало очень много! Но потом началось: траву негде хранить, зимой ее невозможно достать, в «Ашане» она продается только с марта по июль… В итоге сделали искусственную. Жаль, конечно. На мой взгляд, сцена от этого много потеряла. Но в любом случае «Отелло» один из самых дорогих мне спектаклей.
– А «Чайка»? – «Чайка» – это вообще отдельная история. Для нашей сатириконовской команды это спектакль-жизнь. На нем уже столько детей родилось! В день «Чайки» ты не можешь заниматься ничем, кроме «Чайки». По традиции, мы собираемся заранее, устраиваем прогон, общаемся. Мы считаем, пока жива «Чайка», жив и театр. Все разговоры о том, что играть тяжело, и, наверное, это никому уже не нужно, гибнут на корню: мы понимаем, что будем играть, пока нас не разберут на кости, потому что без этого мы умрем, наверно. Сегодня многие спектакли могут соперничать с «Чайкой» по свободе, но семь лет назад она стала совершенно новым веянием. В ней возможно все. Любые этюды.
– «Король Лир», напротив, строго по Шекспиру… – На данный момент это, наверное, самый линейный бутусовский спектакль, поэтому он понятен большему числу зрителей и с успехом идет в «Сатириконе» уже одиннадцать лет. К тому же, в нем совершенно потрясающий Райкин.
– Как вы попали в «Сатирикон»? Вас Константин Аркадьевич заметил? – Да, причем он не собирался в этот раз никого брать, так как годом ранее принял в труппу весь свой курс. Посмотреть наш показ в институте он пришел просто по-дружески. Но так получилось, что я его заинтересовала, и он сказал: «Я не тороплю и ничего не навязываю, но если вдруг, то я тебя жду». И добавил, чтобы я приходила на спектакли. Ну, думаю, чего ж не прийти, раз зовут. А до этого я о «Сатириконе» слышала только то, что это театр под руководством узурпатора, в котором артисты гибнут у станка. Шевелиться я не очень люблю, поэтому не думала о «Сатириконе», как о возможном месте работы. Но на спектакли пошла. Увидела райкинскую «Страну любви», бутусовского «Макбета» – и все. Влюбилась. Пересмотрела весь репертуар и окончательно убедилась, что место мое. В другие театры меня тоже звали, но с оговоркой, что работы предложить пока не могут. А Райкин сразу сказал, что даст три роли – в спектаклях «Синее чудовище», «Доходное место» и «Бальзаминов». Естественно, я пошла туда, где мне давали работу. Тем более что в институте привыкла пахать.
– Куда вы бы пошли, если бы не в «Сатирикон»? – Все студенты Школы-студии стремятся попасть во МХАТ. У меня был разговор с Табаковым, я даже репетировала пьесу в «Табакерке», но что-то не сложилось. Во МХАТе я пару лет играла дипломный спектакль «С любимыми не расставайтесь». Он до сих пор идет – уже с третьим поколением артистов. В итоге «Сатирикон» – это для меня лучшее место, я счастлива, что работаю именно здесь.
– Как это – играть с Райкиным в одном спектакле? – Он прекрасный партнер. Когда я вводилась в «Короля Лира» и «Ричарда III», постоянно держалась за Константина Аркадьевича. В «Ричарде III» у меня с ним была всего одна сцена, но его энергии мне хватало на несколько дней вперед. Здесь, кстати, то же самое, что и в кино у Звягинцева – не нужно ничего играть, ты просто существуешь так, как существовал бы в заданных обстоятельствах. Как режиссер Райкин довольно авторитарен: всегда точно знает, чего хочет, все продумывает до мельчайших деталей. Конечно, мы тоже можем что-то предложить, это не возбраняется, но он не работает этюдным методом, как Рыжаков или Бутусов. От читки сразу переходит к ногам.
– Слухи о том, что артисты «Сатирикона» погибают у станка, подтвердились или нет? – Вы знаете, нет. Видимо, Райкин подбирает людей одной с ним группы крови – мы все безнадежные трудоголики. Кстати, «станка» сейчас и не хватает. Мне кажется, было бы неплохо физически взбодрить труппу, учитывая то, что в связи с ремонтом народ начал расползаться по проектам. Театр должен постоянно быть в репетициях.
– Наверное, выпускать премьеры сейчас непросто, учитывая то, что у театра нет своего здания. – Да, мы переживаем не лучшие времена. Раньше каждый день репетировали, приходили друг к другу на премьеры, устраивали капустники… Теперь делать это стало очень сложно. Многие старые спектакли ушли из репертуара, потому что негде хранить декорации. Если раньше я играла по двадцать-двадцать пять спектаклей в месяц, то сейчас всего пять-шесть. Если бы не было другой работы, можно было бы сойти с ума. Сейчас вот идут съемки в сериале «Шифр» Веры Сторожевой. А в театре конкретных планов действительно пока нет.
– В строительстве есть какие-то сдвиги? – На протяжении последних двух лет мы проходили мимо стройки с печалью – там даже собаки не бегали. И вот в последнее время что-то зашевелилось. Начали сносить старые постройки – и у нас появилась надежда. Очень хочется вернуться домой. Хочется, чтобы труппа пережила этот ужасный период скитаний и переездов. Кстати, теперь мы играем еще и на сцене ДК МАИ. Туда достаточно сложно добираться, но мы надеемся, что зрители нас не бросят. Так будет до тех пор, пока мы не вернемся в нашу Марьину рощу…
Справка
Марьяна СПИВАК Родилась 23 марта 1985 в семье актера и режиссера Тимофея Спивака и актрисы Екатерины Васильевой. Образование: окончила Школу-студию МХАТ (мастерская Игоря Золотовицкого и Сергея Земцова) Спектакли в театре «Сатирикон»: «Ричард III», «Король Лир», «Укрощение строптивой», «Синее чудовище», «Доходное место», «Оглянись во гневе», «Чайка», «Маленькие трагедии», «Отелло» и др. Роли в кино: «Нелюбовь», «Напарницы», «Близнецы», «Король Лир», «Сын отца народов», «Федоров», «Умник», и др.
Десять любимых фильмов Марьяны Спивак
«Пятый элемент», реж. Люк Бессон, 1997 «Приключения Шерлока Холмса и Доктора Ватсона», реж. Игорь Масленников, 1979-1986 «Д’Артаньян и три мушкетера», реж. Георгий Юнгвальд-Хилькевич, 1979 «Тот самый Мюнхгаузен», реж. Марк Захаров, 1979 «Формула любви», реж. Марк Захаров, 1984 «Обыкновенное чудо», реж. Марк Захаров, 1978 «Приезжая», реж. Валерий Лонской, 1977 «Изгнание», реж. Андрей Звягинцев, 2007 «Джанго освобожденный», реж. Квентин Тарантино, 2012 «Пираты Карибского моря», реж. Гор Вербински, 2003-2007
Глафира Тарханова: в Электросталь можно приехать без звонка – там всегда ждут
Российская актриса театра и кино Глафира Тарханова родилась в Электростали и, хотя сейчас живет и работает в Москве, всегда приезжает в родной город навестить близких. В других городах Подмосковья артистка тоже часто бывает – отдыхает с семьей и приезжает играть спектакли. Сегодня в истринском «Новом Иерусалиме» будет комедия «Однажды дважды». В интервью «Подмосковье сегодня» Глафира рассказала о родном подмосковном городе, о ролях в театре и кино, о своем амплуа на сцене и в жизни, а также раскрыла секрет семейного счастья.
– Глафира, вы ведь родились в подмосковном городе Электростали?
– Да, это город моего детства! Мне всегда хотелось туда возвращаться, даже потом, когда я начала учиться в Москве, это такое уютное, родное место. Летом мы ходили на водоем «Авангард», было очень здорово. Москва для меня такой широкий город, большой, а в Электростали уютнее.
– А сегодня вы на малой родине часто бываете?
– По возможности приезжаю, навещаю папу, бабушку, они до сих пор у меня живут там, как и другие мои родственники. Туда можно приехать даже без звонка – меня всегда там ждут. В Москве, чтобы с кем-то встретиться, нужно договариваться заранее, все распланировать, а там все немножко проще, и это приятно.
– Что испытываете, когда приезжаете домой, видите родные улочки?
– К сожалению, та квартира, в которой я провела детство, уже не наша. Но основные улицы и дом, где живет бабушка, безусловно, ассоциируются у меня с детством, с людьми, которые были рядом, – очень приятная ностальгия.
– Ваши родители работали в театре, но хотели, чтобы вы стали медиком. Вы мечтали стать косметологом, но поступили на оперное отделение. Как в вашей жизни появилось кино?
– Оперное отделение – этой мой небольшой жизненный эксперимент, я не обладаю такими данными. Кино появилось, когда я уже поступила в театральный вуз. Первый опыт в кино был небольшой, а вот когда появился сериал «Громовы», я тогда училась на третьем курсе института, и видели меня там не так часто!
– Можете вспомнить самую первую свою роль?
– Это был фильм «Театральный блюз», куда я попала с подачи Константина Райкина, тогда его знакомый набирал актеров для фильма. Пригласили меня и Юлю Мельникову, мою сокурсницу. В главной роли была Даша Мороз, я играла ее подружку. В первый день в кадр заходить было страшно, ведь ты еще ничего не знаешь, не понимаешь, что и как нужно правильно делать. Это можно сравнить с выходом на любую новую работу. Просто в кино нужно делать все быстро и сразу хорошо. Было сложно первые два-три дня, а потом освоилась. – А помните момент, когда почувствовали себя настоящей артисткой?
– Наверное, когда нам объявили, что мы поступили в школу-студию МХАТ. Когда тебя уже зачислили, ты понимаешь, что ты точно на верном пути. Конечно, еще нужно удержаться, но я для этого очень много работала, я вообще трудоголик по жизни, поэтому дальше нужно было просто продолжать идти в этом направлении.
– Какая вы в жизни? Какой из ваших образов в кино более точно подходит к вам?
– Такой роли еще не было. Я бы сказала, что я многогранная, актера нельзя судить по ролям. Но зрители часто это делают. Может быть, это неплохо, потому что у меня много положительных героинь, и люди изначально ко мне хорошо относятся (улыбается). Какая я? Разная. Дети и муж меня знают и в гневе, но в то же время я стремлюсь к гармонии.
– Какой образ самый вам контрастирующий?
– Наверное, это «Измены», моя героиня Даша. Я уже далеко от нее ушла.
– Чем вам лично запомнились съемки в «Изменах»?
– Масштабом съемок! Сериал выходил в эфир в октябре-ноябре, а в сентябре у нас была досъемка – режиссер боролся за качество, его не устраивало то, что было снято в эпизоде и решил его переснять, несмотря на то что это траты. Мы били BMW, у нас был уже битый автомобиль, но мы били еще один новый! Меня поразило, что телеканал на это пошел – такое редко бывает. Проект уникален тем, что вся съемочная группа, начиная с продюсеров, была настроена на хороший результат. Если бы так было бы везде, то наши телевизионные проекты качественно стали бы намного лучше! – Подмосковье часто становится локацией для кино. Съемки в каком фильме стали для вас самыми запоминающимися?
– Наверное, «Громовы». Мы снимали все в локациях, которые находятся в двух-трех часах езды от Москвы. Один из объектов был в Коломне. В Подмосковье небольшие дома, уютные. Люди проще ко всему относятся, в том числе к съемочному процессу. Москвичи бывают часто недовольны тем, что здесь что-то снимают. А в Подмосковье это вызывает большой интерес у жителей. Как-то в конце съемочного дня, помню, мне передали диск с фотографиями от человека, который сделал для меня целую репортажную съемку, а я даже этого не замечала. Для меня это было очень неожиданно.
– Весной у вас был в Красногорске спектакль «Колесо фортуны». Расскажите подробнее о своей героине?
– Когда зритель смотрит мои основные телевизионные проекты, приходя в театр, вдруг удивляется, что там я такая неположительная (смеется). Спектакль вообще отличается тем, что в нем много смешных моментов, но моя героиня не смешная совсем, я бы даже сказала – вредная. Это советская пьеса по роману Юрия Полякова «Козленок в молоке», у нас очень хороший интеллигентный юмор. Моя героиня – женщина, которая управляет мужчиной, подталкивает его к определенными поступкам, но в итоге все получается не так, как она хотела. Жизнь полна непредсказуемости, этим она и интересна. – 28 апреля вы даете спектакль «Однажды дважды» в Истре, в феврале были с этой постановкой в Можайске. Вы играете в спектакле вдвоем с Иваном Жидковым. Каково держать весь сюжет на двоих людях?
– Это, конечно, большая ответственность! Но это опять же советская пьеса («Скамейка» Александра Гельмана. – Прим. ред.), хорошо написанная, крепкая, недаром ее очень много где ставят! Вначале спектакль очень смешной, а потом все оборачивается трагичной ситуацией. С Ваней мы друг друга знаем не первый год, работали вместе в кино и театре, поэтому нам вдвоем комфортно. Мы уже получили тот опыт, за счет которого можно удержать внимание зрителя. И «Однажды дважды», и «Колесо фортуны» настроены на то, чтобы человек мог отдохнуть, посмеяться, о чем-то задуматься, ведь искусство не должно быть просто развлекательным, оно должно натолкнуть на какие-то мысли, поэтому я всех приглашаю на наши спектакли и буду рада всех видеть!
– Вы мама уже четверых детей, мальчишек. Чем увлекаются ваши ребята?
– Ой, все по-разному. Старший Корней увлекается робототехникой, Ермолай – единоборствами и спортом, Гордей – музыкой, актерским мастерством и поэзией, а с Никифором пока еще неизвестно, он маленький очень.
– Как находить баланс между семьей и работой?
– Это очень сложно, я всегда ищу этот баланс. Когда меня спрашивают: «Как вы все успеваете?», честно отвечаю: «Я не успеваю все». Я не могу успеть делать все то, что успевает мама, сидя с ребенком дома. Безусловно, я чем-то жертвую, но с этим надо справляться, и мы справляемся. Я старюсь уделить как можно больше времени семье.
– Как ваши ребята относятся к тому, что их мама звезда, актриса?
– Мы стараемся это не культивировать, дети не смотрят фильмы с нашим участием, а на спектакли им еще рано ходить. А если я иду по улице, то не даю автографы и не фотографируюсь ни с кем, потому что в этот момент я мама, а не актриса. Может быть, кто-то этого не поймет. Но я извиняюсь, говорю, что я с детьми и сейчас не могу этого сделать. Рядом с детьми мы папа и мама, а не актеры! – А в Подмосковье часто приезжаете с семьей отдохнуть?
– Ну, вы в курсе, что семья у меня большая (смеется). Выехать куда-то вместе не так просто, в дороге их тоже нужно чем-то развлекать, поэтому здорово, что до Подмосковья нужно преодолеть небольшое расстояние. Мы снимали дачу в Московской области, ходили в поход в лес, купались в озере. Останавливались в Ногинском районе, Павловском Посаде, на Истринском водохранилище осваивали места. Вообще, мы с семьей любим путешествовать. – Каков рецепт семейного счастья, на ваш взгляд?
– Любовь! Любовь к детям и мужу, а также работа над собой и способность не переставать удивляться в хорошем смысле, радоваться! Удивляться своими детьми, своим мужем, мне кажется, что это очень важно.
СПРАВКА: Глафира Тарханова – российская актриса театра и кино. Родилась 9 ноября 1983 года в городе Электростали Московской области. Окончила школу Галины Вишневской на отделении оперного пения. В 2005 году окончила актерский факультет школы-студии МХАТ – курс Константина Райкина. Позже в МГУ получила второе высшее образование по специальности «психолог». Актерский дебют состоялся в 2003 году в фильме «Театральный блюз», однако огромную популярность артистке принес сериал «Громовы». С 2002 года – актриса театра «Сатирикон». Глафира также была ведущей программы «Спасите моего ребенка». Замужем за актером Малого театра Алексеем Фаддеевым. Пара воспитывает четверых детей: Корнея, Ермолая, Гордея и Никифора.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 8
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума